Свет, заливавший огромное здание, изменился. Он потускнел и потемнел – не от наполнявшего помещение пара, дыма или пыли, а от того, что сам воздух изменил цвет. За громадными окнами по-прежнему был ясный день – но внутри здания настала ночь. Нас окружила тьма – непроницаемая, наполненная запахом огня, пепла и псайканы. Ужас разбегающихся людей окончательно превратился в панику.
Я огляделась. Ветер, которого не могло быть в здании, трепал мои одеяния. Во тьме, сгустившейся под перевернутой чащей громадного купола, я увидела звезды, мерцающие в небе – в небе, которого я не должна была видеть, в небе, которого вообще не могло быть.
Стражи (благостное выражение их масок, изображавших лики святых, придавало им вид каких-то недотеп, оказавшихся перед лицом внезапной опасности), похоже, порастеряли свою решимость и больше не испытывали особенного желания преследовать меня. Я сбежала по ступеням, и, покинув алтарную часть, оказалась в главном зале базилики.
Вокруг меня с жужжанием кружились молитвенные автоматы – потерянные и запутавшиеся, они мерцали экранами с текстом, который никто не хотел читать. Пол вокруг был усеян вещичками, которые богомольцы оставили во время своего панического бегства: свитки со священными текстами, инфопланшеты, пуговицы, свечки, ладанки, карманные молитвенники или требники. Кто-то потерял ботинок. Еще я увидела перевернутую чашу для подаяний и костыль, свидетельствующие о том, что один из несчастных калек, просивших милостыню на лестнице, ведущей к алтарю, обрел чудесное исцеление, причиной которого стали ужас и внезапная тревога.
Я добежала до длинных рядов молитвенных скамей. Там было пусто, если не считать валяющихся тут и там потерянных вещиц. Я собиралась добраться до выхода на улицу, расположенного в заднем фасаде базилики. Сейчас там, наверное, была жуткая давка от пробивавшихся наружу толп беглецов, но я решила, что, к тому времени, как я доберусь туда, выход будет относительно свободен.
Рядом с одной из скамей я увидела детскую коляску. Это была отличная, добротная вещь, с черным лакированным корпусом, блестящими колесами со спицами из металлической проволоки и складным брезентовым верхом для защиты от солнца. В панике покидая собор, кто-то оставил в ней ребенка. Я слышала его громкий плач, доносящийся из коляски. Я остановилась в замешательстве. Разве могу я сбежать, оставив его здесь, в одиночестве и без помощи? Вид покинутого младенца всколыхнул в моей душе чувства, о которых я и не подозревала – чувства, которые уже давно были глубоко спрятаны в моем сердце.
Я продолжала быстро двигаться к выходу, решив, что сейчас я вряд ли смогу поручиться за свою дальнейшую судьбу, не говоря уже о том, чтобы нести ответственность за невинное дитя – но его плач надрывал душу, не давая уйти. Я остановилась и повернула назад.
Это было ошибкой.
Коляска была пуста. Плач доносился откуда-то еще, откуда-то сверху. Я прислушалась: теперь я отчетливо слышала, что это вообще не детский плач.
Я вернулась назад – и потеряла время, которого у меня и так не было.
Ко мне двигался один из людей Блэкуордса. Это был один из телохранителей, которые сопровождали Балфуса. Мужчина видел меня и уверенно приближался. Я поняла, что, когда началась всеобщая суматоха, Блэкуордс отправил своих холуев, чтобы они доставили к нему принадлежавший ему ценный актив – меня.
Он откинул в сторону полу своего черного плаща и я заметила блеск серебристой кольчуги, которую он носил поверх синего защитного костюма, как перчатка облегавшего тело. Из ножен под левой рукой он вытянул сегрюль. Это был тонкий клинок, немногим длиннее моего кутро, но – только с одной заточенной стороной; лезвие было слегка изогнуто и заканчивалось крюком. Сегрюль, уменьшенная версия салинтера, был оружием наемных убийц. Рукоять представляла собой изогнутую гарду, закрывавшую суставы пальцев.
Я подумала, не собирается ли он меня убить? Конечно же, нет. Он несомненно действовал в соответствии с подробнейшими инструкциями, полученными от Балфуса Блэкуордса, а Блэкуордс рассматривал меня как свою собственность, как товар. Он явно приказал захватить меня живой.
С другой стороны, меня сильно волновало, насколько далеко телохранитель готов зайти, чтобы не дать мне сбежать: рассечь мне подколенное или ахиллово сухожилие? Отрубить одну из конечностей?
Телохранитель приближался ко мне, двигаясь все быстрее и быстрее, развернув меч и держа его хватом, который назывался «покой-и-готовность», выставив его перед собой и слегка отведя в сторону. Я приготовилась блокировать удар оружием, которое держала в обеих руках. Но мне с самого начала стало ясно, что этот человек намного превосходит меня в технике и что у него была куда более обширная практика.
Он подходил все ближе, заставляя меня нанести первый удар. Я продолжала отступать. Наконец, когда он оказался совсем рядом, я извернулась и нанесла удар, целясь в него моим кутро.
Он отскочил назад с немыслимой скоростью, но вновь оказался рядом со мной – быстрее, чем я смогла заметить это. Я снова сделала выпад мечом и размахнулась шестом, чтобы немедленно нанести второй удар. Грациозно, словно танцуя, он уклонился и от того, и от другого оружия, вновь ошеломив меня своей противоестественной гибкостью. А потом снова пошел в атаку.
Я снова махнула шестом и сделала выпад – но он опять уклонился от обоих ударов. Его сегрюль по-прежнему пребывал в той же позиции «покоя-и-готовности». Он не сделал им ни единого движения. Он просто играл со мной. Он был настолько уверен в себе и в безупречных реакциях своего тела, что даже не защищался. Я подумала, что эту нечеловеческую скорость придавал ему похожий на молнию узор из серебристых нитей, продетых в кожу на его лице и шее. Он был быстр благодаря искусной аугметике – и эта сверхъестественная скорость придавала ему уверенности.
Он кружил вокруг меня, заставляя поворачиваться, чтобы следить за ним. Теперь я стояла спиной к алтарю. Он снова сделал движение в мою сторону – лишь слегка поменял положение плеча, небольшое изменение позы, чтобы заставить меня среагировать.
И я среагировала. Я махнула шестом – движение вышло неловким и неуклюжим. Потом, не медля ни секунды, сделала выпад кутро – так же, как несколько раз до этого. Но, когда он отпрянул назад, выходя из моей зоны досягаемости, я, вместо того, чтобы уйти в глухую оборону, с неожиданной уверенностью сделала шаг вперед и нанесла еще один удар шестом – на этот раз куда более ловко и верно, чем до того. Шест скользнул по его левой руке – недостаточно сильно, чтобы нанести реальный ущерб, но достаточно ощутимо, чтобы дать ему поразмыслить, в какую игру он ввязался. И в следующее мгновение он был вынужден отступить перед новым – снова куда более четким и ловким – выпадом моего кутро.
