Да и сам Владимирский Централ с тех пор как-то потускнел.
Неладно пошли его дела, истончились деньги его и расточились друзья его. И задул ему в спину ветер северный и было ему зла немерено. И нашли вдруг Владимирского Централа в сортире бара «Сталкер», а в голове его обнаружили дополнительное, кроме ноздрей, ушей и рта, отверстие. Отверстие это располагалось посреди лба, и было, как именно по этому поводу пишут милицейские протоколы, «несовместимо с жизнью».
А затем на Палача обиделся авторитет Исай Митрич, причём обиделся разом, быстро, в пьяном, надо сказать, виде. Потребовал Исай Митрич у Палача, чтобы снял тот с головы капюшон, потому что Исая Митрича это жутко раздражает. А уж как увидел Митрич, что желание его сразу не исполнено, так вынул заморскую волыну под названием «беретта» и, выделив сталкера-проводника по прозвищу Палач, тут же нажал на спуск.
Происходило это прямо у стойки бара, и поэтому человек двадцать были свидетелями, как оружие дорогое, надёжное, итальянской знаменитой работы, вдруг разорвалось у своего хозяина в руке.
И, какая неприятность, затвор означенного оружия вошёл хозяину прямо в глаз, да там и не прижился.
Бармен был этому очень не рад. Да и уборщики, надо думать, не обрадовались.
С тех пор пошла о Палаче особая слава, в работе ему помогавшая, хоть при этом была и не слишком светлой и поэтической.
Но сейчас сталкер по прозвищу Палач был грустен — много всего случилось неудачного, как-то криво шли дела. Такое бывает, когда особых неприятностей пока не приключилось, но человек день за днем недополучает положительных эмоций. Когда нет у него раз за разом подпитки какой-нибудь радостью.
В такие времена он всегда думал о том, как хотел поймать гипножабу. Так это существо называли для простоты, даже в знаменитый фильм «Периметр» она вошла под этим неправильным названием.
На самом деле зоологи её звали Земноводный Контролёр, потому что это существо обладало всеми свойствами контролёра, только вовсе не было в нём ничего человеческого.
Оно легко контролировало живую и мёртвую плоть, заставляя одну будущую еду убивать другую, приносить жабе под нос в нужное время и вообще организовывало вокруг себя вполне восточный рай.
Правда в этом раю вместо расшитых золотом ковров была ряска на мутной воде, вместо кальянного дыма — белый ядовитый туман на болотах, а вместо гурий — змеи и ящеры, неизвестные науке.
И в раю этом было хорошо только одному существу — самой гипножабе.
Росту в гипножабе был метр, и была она кругла, будто один из загадочных героев русских сказок Колобок.
Колобком бы её назвать, но прижилось имя гипножаба.
Задохлую, но малопорченую гипножабу зоологи сулили несметные деньги, а про живую никто и не думал.
А вот сталкер-проводник по кличке Палач как раздумал о живой гипножабе.
Пока же день заднем не приносил денежного улова, скучные плановые выходы сейчас не проводились.
Мушкету было тяжело смотреть, как Палач каждый день возвращается ни с чем, и он выходил на берег, чтобы помочь ему отнести домой снасти или багор, гарпун и обернутый вокруг мачты парус. Парус был весь в заплатах из мешковины и, свернутый, напоминал знамя наголову разбитого полка.
Палач был худ и измождён, затылок его прорезали глубокие морщины, а на щеке была точка неопасного (как говорят некоторые) кожного рака, который вызывает слабая радиация Зоны, когда находишься с ней в постоянном прикосновении.
На руках у Эрика были глубокие шрамы, прорезанные ядовитым ржавым пухом, в который он вляпался ещё в прошлом году — пуха было много, и он едва не убил его, но всё обошлось.
Свежих шрамов не было, но и старые напоминали татуировки — тонкая и чёрная паутина, если всмотреться — удивительно красивая.
Эрику редко кто смотрел в глаза — да и всё лицо прикрывал его знаменитый капюшон. А вот это было очень жаль — потому что глаза у Эрика были прекрасные, небесно-голубые.
Всмотревшись в его лицо, всякий бы понял, что Эрику куда меньше лет, чем это кажется по его сгорбленной палаческой фигуре.
— Эрик, — сказал Мушкет, когда они вдвоем сидели в баре, — я принёс деньги. Это за тот выводок австралийцев, что ты водил. Ну, которые вудисты… Вудуисты… Ну, не помню, эти религиозные маньяки. В общем, пришли деньги.
Палач научил Мушкета многому, и Мушкет его любил. Палач был уже частью Зоны, только частью Зоны обычно считались зомби, изломы и прочая сумасшедшая плоть, а сталкер-проводник Эрик Калыньш был вполне живой, и даже не очень старый.
— Хочешь, пойдём вместе?
— Нет, — сказал Палач, — у тебя работа. Не надо этого.
— Одному нельзя.
— Всем нельзя, а мне — можно, — сказал Палач. — Ты ведь сам как-то отказался. Я знаю, ты ушел от меня не потому, что не верил в то, что гипножабу можно поймать.
— Меня заставил Атос, но сейчас другое время. Я Атоса не боюсь, да и ему теперь на меня наплевать.
— Знаю, — сказал Палач. — Как же иначе.
— Атосу на всех наплевать, кроме науки.
— Да, — сказал Палач. — А нам не наплевать. Но я хочу пойти один.
— Конечно-конечно. Но одному нельзя.
— Ладно, — сказал Палач. — Не будем об этом.
Они сидели в полупустом баре «Пилов» и на них искоса посматривали немногочисленные посетители.
Такая уж была у сталкера-проводника по кличке Палач репутация. Для молодых сталкеров, особенно тех вольных сталкеров, что принесли на продажу учёным артефакты, он был легендой. Легендой мрачноватой, но чёрный цвет придаёт легендам особый шарм. Старики, когда смотрели на него, всё время вспоминали его удачливость, и то, как он постоянно выходил сухим из воды. А когда старики видят выжившего, то неминуемо вспоминают о погибших. Никуда не деться: «Если б ты там навеки остался, может, мой бы обратно пришел. Для меня не загадка их печальный вопрос, мне ведь тоже не сладко, что у них не сбылось».
Кто-кто, а Эрик не был на них в обиде.
Если будешь постоянно об этом думать, перебирать в памяти мысли о поиске предназначения, теоремах этики и прочей нравственной гимнастике, то и жить не захочется. А у Эрика была мечта.
Тот, у кого есть мечта, вовсе не обязательно хочет вылезти на балкон и произносить речь: «I have a dream».[29]
Можно просто поддерживать мечту в себе и с каждым днём приближаться к ней — хотя бы на шаг ближе. Даже если по тактическим соображениям придётся на время отступить. Так было и с Эриком — у него уже давно ничего не было: ни дома на Большой Земле, ни страны, патриотом которой он бы был, ни женщины, которую бы он страстно любил.
Итак, сталкерам постарше было грустно на него глядеть, однако они не показывали виду и вели вежливый разговор о погоде, последнем выбросе, о ценах на артефакты и том, что они видели в Зоне во время последнего выхода. Те, кому вчера и сегодня повезло неподалёку, уже вернулись, выпотрошили свои рюкзаки и, перетащив хабар на склад, получили деньги.
