Дом, естественно, не слышал ответа, но по выражению лица Треску понял все. Горасниец подошел к Маркусу и положил руку ему на плечо.
— Прикажите своим людям отступать, — сказал он. — Под газовым факелом осталась галерея, по которой можно добраться до шлюпки. В нее уместится тридцать человек.
— А ваши рабочие?
— Мы тоже идем.
Итак, решение было принято мгновенно. Воспользовавшись затишьем, они выбежали из отсека, заперли двери и направились к шлюпке. Даже сквозь черный дым Дом сумел разглядеть, в каком состоянии находится платформа.
Повсюду он видел пламя. Валил черный ядовитый, удушающий дым. Воспоминание, возникшее из глубин подсознания, заставило его замереть на месте: встревоженная Мария укоряет его за то, что он не надел шлем с фильтром, и просит его хотя бы закрыть лицо шарфом, перед тем как выйти на улицу, покрытую черным пеплом. Дом отогнал некстати всплывшую в памяти картину и попытался сообразить, в какой части платформы находится спасательная шлюпка. Но оказалось, что он совершенно потерял ориентацию, и он просто побежал следом за Маркусом.
Как ни странно, некоторые устройства на платформе все еще работали. Включился сигнал немедленной эвакуации, под его оглушительный звон Дом бежал по галереям, отплевываясь от едкого дыма. За каждым углом могли поджидать полипы, но сейчас эта опасность казалась уже незначительной.
Маркус несся впереди и по дороге хватал за шиворот попадавшихся рабочих, которые занимались тушением пожара.
— Уходим отсюда! — кричал он. — Ее уже не спасти. В лодку! Уходите, пока еще можете!
Дом невольно принялся считать. Он знал, сколько рабочих жило на платформе. Знал, что двое погибли. Поэтому он считал попадавшихся на пути людей, вычитал их из общей суммы и толкал к уцелевшим лестницам, ведущим к шлюпке или на площадку, откуда их мог забрать вертолет. Считать было совершенно бессмысленно: он не мог знать, сколько человек осталось в живых — но почему-то от этого почувствовал себя лучше. Сейчас он был просто одним из пятнадцати солдат, пытавшихся эвакуировать гражданских.
Некоторые гораснийцы отказывались уходить.
Градин направлял струю воды из шланга в открытую дверь какого-то отсека, но это не помогало — вода тут же превращалась в пар, который валил обратно. Дом не знал, что именно там горело и можно ли тушить это морской водой. Но даже если и можно, это было все равно что мочиться на костер. Все сооружение уже буквально раскалилось докрасна. Маркус схватил Градина за плечо:
— Все, конец! Треску приказал отступать. Пошли!
Градин вырвался из его рук. Дом видел, что лицо его покраснело от жара, — Градин стоял в нескольких метрах от двери, за которой бушевало пламя.
— Я не брошу платформу. А вы уходите.
— Это просто дурацкий кусок железа! — рявкнул Маркус. — Это же не человек. Человека вернуть нельзя. — И одним ударом он свалил Градина с ног.
Тот упал на спину, ударившись об пол. Маркус лишь ненадолго оглушил Градина, но это дало ему время схватить упрямца поперек туловища и закинуть на спину; он был похож на пожарного, который выносит жертву из огня.
Закрытая спасательная шлюпка уже стояла на рельсах, готовая съехать в воду. Маркус, пробежав под газовым факелом, протолкнул Градина в открытый люк.
Суденышко было набито изможденными до предела, промокшими, грязными людьми. Оно могло вместить еще несколько человек, но ждать было опасно. Маркус включил рацию:
— Всем, кто остался на платформе, — или прыгайте немедленно в воду, или бегите к спасательной шлюпке! У вас две минуты, время пошло. Вперед! — Он подождал ответа. Всегда существовала вероятность того, что у кого-то сломалась рация, а у большинства гораснийцев ее вообще не было. — Всех солдат сосчитали?
Ему ответил Хоффман:
— Все покинули платформу, кроме Бэрда, Коула, Сантьяго и вас. Еще несколько гражданских мы можем поднять в вертолет.
На мостике показался Треску, взъерошенный, покрытый копотью. Он вел человека с сильными ожогами. Дом уже собрался было броситься в клубы дыма на поиски Бэрда и Коула, но в этот момент оба возникли из черной завесы в нескольких метрах позади Треску.
— Уходим! — приказал он. — Пока не стемнело, сможем искать людей в воде. Готовьтесь спускать шлюпку, Феникс.
Это было нелегкое решение, но Дом понимал, что иного выбора нет. Дом подумал о стеблях, подумал, что бегство, возможно, лишь отсрочит неизбежную гибель. Стебель с легкостью проткнет небольшую шлюпку и превратит ее в шашлык.
— Кто поведет эту штуку? — спросил Маркус.
— Я. — Бэрд шагнул в каюту и устроился у штурвала. — Всегда хотел покататься на такой посудине. А ну, инди, разойдитесь!
Чем сильнее был перепуган Бэрд, тем наглее он разговаривал. Дому захотелось объяснить это людям на борту, потому что многие из них потеряли товарищей, а некоторые, возможно, и жен. Они ждали с открытым люком еще две минуты, но на вызовы никто не отвечал. Когда он втиснулся на свое место, то обнаружил, что нет ремня безопасности, но он готов был смириться с парочкой переломов, если удастся выйти из этого ада живым.
— Люк задраен. — Маркус уже сидел рядом с Бэрдом, ожидавшим приказа запустить гидравлический механизм, который должен был швырнуть лодку в воду. — Так, хорошо. Спускай.
— Конечно. Все просто. — Бэрд потянулся к рычагу. Все они сидели лицом к корме. Им явно предстояло аварийное погружение. — Ну что, отдать концы!
Падать было высоко. Почему-то еще неприятнее было оттого, что они сидели против движения. Когда лодка ударилась о воду, желудок Дома едва не выскочил наружу и Дом с силой ударился обо что-то локтем. Он даже не мог припомнить, когда в последний раз испытывал такую боль. Но пусть лучше так, чем сгореть заживо или еще чего похуже. Он знал, что бывает и хуже.
«Долго ли еще? Сколько еще таких передряг нам предстоит?»
— Сынок, по-моему, на этой неделе уже хватит морских приключений… — простонал Коул.
Бэрд взял на себя обязанности капитана. После нескольких неудачных попыток ему удалось завести мотор, и лодка, урча, устремилась в открытое море. В иллюминатор лился желтый свет от пожара.
— Хватит, стой, — сказал Маркус. — Посмотрим, где мы находимся.
Кормовой люк выходил на небольшую площадку, на которой два или три человека могли стоять в штиль, не падая за борт. Маркус выбрался наружу:
— Вот черт!..
На языке Маркуса, в зависимости от тона, это слово могло означать очень много. Он мог выразить таким образом презрение, сожаление, даже приятное удивление. Но сейчас он говорил устало, растерянно, словно не в силах был вынести зрелища. Даже Дом не сразу понял, в чем дело. Он поднялся и подошел к Маркусу.
