Он уклонился от вертикального удара. Клинок вражеского меча при этом едва не срезал наплечник его доспехов. Снова попробовал достать Салмана-хади снизу. Но тот удивительно быстро для своего роста и габаритов переступил с ноги на ногу, уходя от кривого клинка. Тогда, не доведя выпад до конца, Аббас-ага дернул руку на себя и тут же ткнул мечом вперед, целя прямо в живот врага. Ятаган погрузился в тело Салмана-хади. Вот только это ничуть не обеспокоило его. Совершенно не обратив внимания на ранение в живот, он обрушил свой меч на Аббаса-агу сверху. Тот выдернул ятаган из тела врага. Едва успел подставить его под вражеское оружие. Пальцы снова взорвались болью. Аббас-ага едва на колени не упал, так силен оказался вражеский удар. Не иначе чудовищный курд черпал силу в ярости и собственной боли.
И тогда Аббас-ага решился на самую настоящую авантюру. Он давно уже не позволял себе подобных трюков. Они хороши в молодости, когда плевать, увидишь ты завтрашний рассвет или нет. Становясь взрослее, обычно отказываешься от них. Лишь иногда вспомнишь и думаешь — эх, каков я был! Таким мне сейчас уже не бывать!
Аббас-ага снова уклонился от вражеского удара, качнувшись в сторону. Сделал выпад, заставляя и врага задуматься о защите. А после внезапно перекинул ятаган в левую руку. Кривой клинок ярко сверкнул на солнце. Он даже успел поймать его. Даже занес для удара, что должен был отсечь голову Салману-хади. Но тот сумел опередить его. Тяжелый клинок его меча сокрушил ребра янычара. Хотя прочные доспехи Аббаса-аги и спасли ему жизнь, он упал навзничь. Из чудовищной раны на боку обильно хлестала кровь.
— Янычары! — воскликнул один из телохранителей Аббаса-аги. — Ага ранен! Выносим его!
Рискуя жизнью, боевые товарищи подняли Аббаса-агу на плечи и понесли к противоположному склону холма. Несли агу двое янычар. Остальные отбивались от яростных атак курдов. Однако те, оттеснив янычар на противоположный склон, снова взялись за пулемет. А Салман-хади не спешил кидать своих людей на выносящих своего командира телохранителей. Те были куда как лучшими бойцами, нежели курды и даже редифы. Гвардейских янычар знал всякий обитатель султаната. Они покрошат в капусту половину бойцов Салмана-хади, даже если он сам будет вести их. Уж за раненого агу янычары будут драться до последней капли крови. Даже если тот ранен смертельно.
— Хади, — старательно отводя взгляд, произнес курд, который взялся осмотреть пулемет, — янычары испортили его. — Он махнул рукой в сторону «гочкисса». — Совсем испортили. Стрелять уже не будет.
Салман-хади только кивнул. Дураками янычары не были. Даже спешно отступая, вынося на плечах раненого агу, они озаботились тем, чтобы вывести из строя пулемет. Тот уже не ударит очередями по беззащитному расчету единственного оставшегося орудия. Хоть жить тому оставались считанные секунды. Последних янычар охранения оттеснили почти к самой пушке. Бойцы расчета спешно заряжали ее двойным зарядом картечи, чтобы подороже продать свои жизни.
Последний выстрел пушки стоил жизней многим наемникам. Орудие ударило так громко, что перекрыло на мгновение шум битвы вокруг. Тысячи свинцовых шариков вылетели из его ствола. Ударили по наступающим воинам врага. Как будто смертоносная коса прошлась по холму, уничтожая все живое на своем пути. Люди и кони смешались в единую дымящуюся кровавую кучу, из которой торчат лишь осколки костей да части оружия и амуниции. Однако почти сразу кошмарная куча эта начала шевелиться. Те, кому посчастливилось пережить картечный залп, спешили поквитаться с артиллеристами. Страшные. Окровавленные. Многие раненые. Они все равно упрямо шагали прямо по трупам и тем, кто не мог уже подняться, хотя и был еще жив. Всех их вело лишь одно — желание как можно скорее покончить с пушкарями.
А те отлично понимали, какая их ждет участь. Вместе с последними янычарами охранения они выхватили револьверы. Принялись палить в кошмарную толпу наступающих наемников. Пули разили раненых и ослабевших от потери крови курдов и редифов. Однако их было слишком много. Очень скоро они добрались до артиллеристов и янычар охранения. И в дело пошли сабли и ножи. Спустя считанные секунды дело было закончено. Окровавленные останки янычар повалились прямо на ствол орудия, рядом с которым они дрались.
Когда замолчали пушки и пулеметы янычар, шериф Али понял, что сражение заканчивается. В первые минуты его он считал, что может только одно — продать жизнь подороже. Оставить на поле боя как можно больше янычарских трупов. Это будет хорошим завершением жизни шерифа Али-ибн-эль-Хариша. Однако его наемникам, пускай и очень дорогой ценой, удалось одолеть янычар. Лучших воинов Леванта.
С высоты своего чудом уцелевшего верблюда шериф Али оглядывал поле боя. Точнее уже побоища. Курды и конные редифы почти добили янычарскую кавалерию. Пехота янычар практически уничтожена в перестрелке. Короткая и кровопролитная рукопашная схватка ничего уже не решила. Янычар было уже слишком мало.
Однако потери в армии шерифа были велики. Да что там, просто чудовищны! От нее не осталось и трети, наверное. А еще очень многих шериф Али потеряет, когда они, набрав трофеев, отправятся по домам. Так было заведено в Леванте. Как только воин, а то и целый клан или племя обрастали достаточным количеством трофеев, то покидали нанимателя. И никаким предательством это не считалось. Ведь каждый трофей был оплачен кровью. Как правило, немалой. Вот как сегодня, например.
Сбор трофеев уже начался. Самые шустрые и ушлые, в основном, курды, уже начали собирать оружие янычар и павших товарищей. Ловили коней. Сдирали с янычар их доспехи. Шарили по карманам и за пазухой в поисках золота, ценностей или просто патронов.
Шериф Али отвернулся от этого малоприятного зрелища. В уме он уже прикидывал, сколько же наемников у него останется к завтрашнему утру. Надежда у него была только на Салмана-хади. Тот мог многих удержать в узде. А значит, с ним надо будет переговорить, как можно скорее.
Шериф Али толкнул пятками своего верблюда. Направил его к холму, у подножия которого видел Салмана-хади в последний раз. Не то чтобы дело не терпело отлагательств. Просто там еще дрались. А шериф Али всю битву провел на расстоянии от самой драки. И ему хотелось хоть немного поработать саблей.
Слежку первыми, конечно, заметили мои казаки. Ни я сам, ни губернский секретарь Штейнеман, естественно, не почуяли чужих глаз, неотрывно глядящих на нас.
На второй день после выезда из деревни, которую мы спасли от налета курдов, своего коня поравнял с моим вахмистр Дядько. Коротко отдав честь, он наклонился к самому моему уху, будто бы хотел рассказать скабрезный анекдот. Но вместо анекдота произнес:
