После адвоката я позвонил Сэндвичу с тем же вопросом: в какой камере держат моего предка, конкретно – этаж, порядковый номер? Он, конечно, вот так с ходу ответить не мог и даже заартачился было, когда я дал ему задание добыть эту инфу. Но я напомнил про сделку и про его 30 (тридцать!) процентов, которые я, поразмыслив, согласен ему выплатить. Заодно поинтересовался, доложил ли он по своим инстанциям о моем предложении к их общему с барменом боссу? Да, доложил, и ответ такой: со мной встретятся. Где и когда, сообщат отдельно. Подожду, сказал я ему, а пока заряди своего мистера Ву, пусть потрясет связями, которые хорошо известны, и выяснит, на какую полку посадили моего отца. Мы ж теперь партнеры, друг от друга зависим, причем неизвестно, кто от кого больше… Позвони через пару часов, обрубил он.
В течение двух этих разговоров я напрягался изо всех сил, стараясь увидеть, как идет сигнал, мысленно влезал в каналы связи. Хотел проверить, слушает ли нас кто посторонний. И на долю секунды мне показалось, что-то такое получилось: сознание мое покинуло тело и, свернувшись тончайшим жгутом, дотянулось до мобилы в руке мэтра Бодро. Ничего сомнительного или тревожного я при этом не почувствовал. Надеюсь, это означало, что адвоката не прослушивают. С Сэндвичем, увы, не прокатило: то ли силы кончились (голова после первого раза разболелась), то ли умения пока не хватает. Что ж, будем исходить из худшего. Никаких с ним личных встреч, и насчет звонка еще подумаю. Свой мобильник я, понятно, сразу выкинул…
На площади перед Институтом шел митинг. На сколоченной наспех виселице болталась набитая поролоном драная шуба с табличкой: «Я – тварь позорная». Чучело, надо полагать, демонстрировало, какая судьба вскорости ожидает всех мутантов и их прихвостней. Вещали в мегафоны ораторы. Одни, видя в детях сталкеров угрозу всему человечеству, взывали к гражданскому сознанию родителей, в чьих семьях есть такие выродки, и умоляли, чтобы те сами приводили их в фильтрационные пункты, спешно организуемые городскими властями. Другие требовали от городских властей решительных действий, а создание фильтрационных пунктов считали полумерой. Третьи были полны готовности решить проблему самостоятельно, без оглядки на так называемый закон, и, не стесняясь, в открытую говорили о физическом устранении тварей Зоны, затесавшихся в наши ряды.
Несколько молодцов в камуфляже и с шевронами, встав в круг, втолкнули внутрь какого-то парнишку с заляпанным йодом лицом и принялись его перебрасывать друг другу с помощью пинков и тычков. Очевидно, это был сын сталкера, кто же еще. Его заставляли орать: «Выдавим гной с тела Хармонта!» Он плакал, но орал то, что от него требовали. Полиция, стоявшая тут же, делала вид, будто ничего не видит. Вот такое общее веселье.
В Институт я вошел через проходную и сразу – к Жилю. Сегодня начальник караула встретил меня без обычного радушия, что и понятно: такие дела за воротами. Я сразу взял быка за рога: вот, мол, принес недостающую оперативку для вашего ноутбука (купил ее по дороге).
Он, куда деваться, обрадовался. Без компа любой человек чувствует себя неполноценным. Пока я работал, устанавливая модуль на место, оба охранника молчали, хотя, сколько я их помню, всегда были разговорчивыми. Это, честно говоря, напрягало. Я притащился сюда с ремонтом, надеясь воспользоваться неформальной обстановкой и проникнуть в Институт, не имея официального разрешения. Но было похоже, мои планы могли сломаться, не начавшись… Маленький телевизор, бубнивший под рукой, заполнял вербальную паузу:
– Если вы помните, семь-десять лет назад было много детей-«образцов», прошу прощения, «детей сталкеров», – проповедовал из студии кто-то умный, явно имеющий отношение к «Детскому саду». – Почему? Откуда они брались? Ведь их будущим родителям отлично было известно о последствиях – и самим сталкерам, и их женам, которым предстояло рожать. Я объясню. Людей подкупали. Несчастных слепцов превращали в производителей монстров. Чем покупали? Не деньгами, нет. В награду, бывало, сталкерам значительно уменьшали сроки, а в некоторых случаях даже освобождали от ответственности, если семья готова была передать этим преступникам не одного, а нескольких детей. Да-да, зафиксированы такие вопиющие факты, все доказательства у нас имеются. И в связи со сказанным мы обращаемся к военной администрации города – не дайте преступникам от науки, пустившим корни в полицейские и судебные органы, ускользнуть от ответственности…
Под преступниками подразумевался «Детский сад», разумеется, и его персонал. На самом деле все, о чем сигнализировал этот мерзавец, давно уже было свернуто. Не очень, кстати, понятно, по какой причине. И уж тем более непонятно, чем сегодня провинился филиал Института, который всего лишь изучал «детей сталкеров», а не рожал их.
– Достали, – сказал подчиненный Жиля и переключил канал.
По центральным информационным каналам показывали благостные картинки Хармонта – одухотворенные лица на митингах, вежливые патрули из добровольцев (без балаклав на мордах), спокойствие и порядок. В комментариях говорили, что были вскрыты факты массового насилия в семьях по отношению к детям так называемых сталкеров, и вот тысячи неравнодушных горожан вышли на улицы, чтобы защитить детей, и эта беспрецедентная гуманитарная акция не имеет аналогов в вековой истории страны. Говорили о небывалом единении населения и городских властей, о том, что все под полным контролем, и это чудесно, дорогие сограждане.
– Готово, – объявил я, запуская систему. – Проверяйте, как работает.
Жиль закрыл крышку ноутбука.
– Оставь это, Пьеро. Хотя спасибо, конечно. Тебя ищут, зря ты сюда пришел.
– Мне надо в «Детский сад», – сказал я. – Я там вчера оставил свои тестеры и отвертки.
Он криво улыбнулся:
– Не вешай пасту на уши старому Жилю. Скажи главное, мистер Эбенштейн в курсе?
– Он меня и послал.
– Этого достаточно. Иди. Там у них ЧП, надеюсь, тебе это не помешает.
– Какое?
– Весь контингент разбежался.
– Чего?
– Иди, иди, сам увидишь.
И я пошел. Сначала – в жилые помещения. Дел у меня было два, и для первого требовался аномал по прозвищу Головастик. Я искал его, и я его нашел, но кроме того – обнаружил общую растерянность и запустение.
Единственная из оставшихся нянь рассказала, что «образцы» ночью исчезли, не все, но много, чуть ли не большинство. Она пришла утром на смену, а здесь почти никого. Очкарики бегают и негодуют, начальство поголовно сбрызнуло, включая мистера Эбенштейна (про него я и без нее знал), а охрана разводит руками, дескать, границы Института на замке, какие к нам претензии. Исчезли также воспитатели и врачи, ни дома их, ни на работе, родные звонят, беспокоятся. Неужели их тоже похитили? Судя по тому, что творится в городе, можно предположить самое худшее. А служба безопасности, и это самое возмутительное, не чешется и мышей не ловит, как будто ничего не случилось. Вот такое ЧП.
