Ириска направила грузовик к воротам цеха. Там, поигрывая электрошоковыми дубинками, дежурили двое вэвэшников — один низкий и толстый, второй высокий и худой. Обычно охрана свободно пропускала машины — лень тратить время на обязательные, согласно уставу, досмотры. Но не сегодня. Взмахнув дубинкой, толстый велел Ириске притормозить.
— Как рабы вообще могли позволить заточить себя в трудовых лагерях? — Ивана действительно интересовал этот вопрос. — Ведь их много, а элиты — чуть.
— Все просто. Когда начались ядерные бомбардировки, люди обезумели от страха. Новое правительство организовывало для выживших временные лагеря, в которых людям предоставляли еду, воду, теплые шмотки и какую-никакую надежду на будущее. Люди не знали, кто на них напал, они были благодарны правительству. А потом кто-то шибко умный решил, что хватит кормить дармоедов, пусть отрабатывают. Людям объяснили, что надо восстанавливать страну, лежащую в руинах. Год-два поработайте бесплатно, для всеобщего блага, это вынужденная мера… А потом вокруг временных лагерей возвели заборы, натянули колючку и выставили охрану. — Старик замолчал.
Надо было что-то спросить, как-то поддержать беседу, ведь это очень важно, но Жуков замешкался. Он смотрел, как Ириска препирается с вэвэшниками, как им надоело слушать девчонку и они вытащили ее из грузовика и уложили лицом в пол, покрытый слоем опилок, замешанных на машинном масле. Толстый вэвэшник полез в кабину.
— И что нас ждет? К чему мы все идем? — выдавил из себя Иван.
Илья Степанович пожал плечами:
— Я отвечу, как помню, словами одного умного человека: «Между диким, голодным пролетариатом, обуреваемым социально-революционными страстями, стремящимся создать иной мир на основании справедливости, свободы, равенства и братства, и между пресыщенным миром привилегированных классов, отстаивающих порядок государственный, юридический, богословский и военно-полицейский, всякое примирение невозможно»[6].
— Пролетариат — это персы и рабы? А привилегированный класс — союзники. Причем не все, лишь элита, — сказал Жуков, только чтобы не молчать. Мысленно он находился рядом с Ириской, которой не очень-то приятно небось было лежать на холодном полу.
Толстый выбрался из кабины. Прижимая одной рукой к груди брезентовый сверток, другой он сбросил с головы капюшон, снял очки, затем стянул с лица респиратор. Вообще-то охране положено ходить в противогазах, но это слишком утомительно для многих. Толстый склонился над Ириской и принялся орать на нее. Из-за шума работающих механизмов в цеху Иван не слышал ни слова. Его руки привычно выполняли незатейливую операцию, с которой справился бы полный идиот.
И тут толстый с размаху, точно футболист по мячу, ударил Ириску ногой в голову.
И все сразу стало не важно. Барс и подполье, обещание, данное отцу, пережитые страдания… Все-все-все. В мире существовала лишь девчонка, которую тупой жирный жлоб пинал так, будто она — надувная кукла для его извращенных фантазий.
Как же легко здесь, в лагере, забыть, что ты человек, и принять роль крышки унитаза, а потом действовать соответственно.
А вот хрен вам всем!
— Стой! Куда! — Старик неожиданно крепко схватил Жукова за руку, но тот вырвался.
Опершись ладонью о движущуюся ленту, рискуя, что пальцы затянет под каток, в одно движение перемахнул через конвейер. Просто некогда было обходить. Рабы, что трудились по соседству, отпрянули — Иван повторил трюк. И опять. За его акробатикой наблюдали удивленно, а то и с восхищением — лагерная жизнь разнообразием не отличается, тяга к зрелищам у народа обострена. В объектив камеры наблюдения, направленной в середку цеха, он не должен был попасть, но художества его станут известны руководству через минуту-две. Донести на ближнего своего — почетно. Разок стукнул, второй (главное, чтобы свои не узнали, а то в нужнике утопят), авось лет через десять в персы переведут… Следующий конвейер. Содрало кожу с кончика мизинца. А ведь могло и фалангу оторвать. Мышцы, отвыкшие от серьезной физической нагрузки, молили о снисхождении.
Ириску подняли с пола, схватили за руки-ноги и, качнув пару раз, швырнули в кузов грузовика.
Иван задохнулся от ярости. Прыжок.
Ему бы «подвеску», уже добрался бы до ворот, которые разъехались в стороны, повинуясь пульту в руке высокого охранника. Тот неуклюже залез в кузов. Толстый сел на водительское место, дверца захлопнулась.
Еще одна сборочная линия позади.
Просигналив, грузовик выехал из цеха, ворота за ним принялись закрываться.
Прыжок. Еще прыжок. Еще… Жуков помчал по чугунным плитам напрямую. Щель между створками все меньше, и не протиснуться уже. Но скорости он не сбавил. Наоборот — заставил тело выложиться по максимуму и сверх того.
Створки гулко схлопнулись. И лишь две секунды спустя Иван всем телом с разбега ударил в ворота. И стоит ли молотить в сталь кулаками, расшибая их в кровь? Конечно, нет. Так почему тогда молотит? Рычит, лупит, костяшкам больно!..
Опускает руки.
Грудь вздымается.
Все напрасно.
Но ведь должен быть выход… Дыра в красилке! Сорвался с места, и плевать, что все смотрят, не до того. Он — человек, а не придаток станка. Он не даст сволочам в форме растерзать другого человека. Что рабы, что союзники — все одинаковые. Будут стоять и смотреть, как уничтожают того, кто достоин быть свободным. Еще и помогут, подадут пыточные инструменты и захлопают в ладоши, заслышав стенания бунтовщика.
Примирение невозможно? Как бы не так, старик, уже давно все примирились.
Пригнувшись, чтобы не удариться лбом о крюки, на которых висели хребты сотен йоркширских терьеров, Иван ворвался в красилку, метнулся к листу жести в дальнем углу. Лист плохо закреплен. Приподняв его, можно выбраться из цеха через дыру в стене. Он успеет, он перехватит грузовик и…
Черт! Лист заново приварили к стальной балке!
Провожаемый сотнями взглядов, Жуков вернулся на рабочее место. В горле пересохло, его трясло.
— Куда ее увезли?
Старик пожал плечами. Судьба Ириски его ничуть не заботила.
— Что с ней будет?
— Ее поймали на краже. Вывозила из цеха продукцию. Сбыть, наверное, хотела дальнобойщикам или обменять… Если повезет, ее убьют сразу. Но в наше время никому не везет. В наше время восстанавливаемые ресурсы расходуются по максимуму. Экономика должна быть экономной.
— Что это значит?
Старик говорил непонятно, а у Ивана не было желания вникать в его ребусы.
— Тела рабов используют. Либо перерабатывают, либо… Из костей и плоти получается отличная рабочая смесь для матрикаторов. Сочные бифштексы в элитных ресторанах в этом смысле мало отличаются от лагерной баланды. — Илья Степанович смотрел куда-то за спину собеседнику.
