Надо отступать. Для начала хотя бы в вестибюль станции. Мутантов слишком много, а патроны имеют свойство заканчиваться.
Провал. Это провал всей операции!
Сайгон хотел крикнуть об этом Фиделю, но в шлеме да ещё с маской аппарата дыхания на лице издавать громкие звуки не очень-то получалось. И пусть. Святошинец не словом, но делом покажет, что людям на поверхности не место. Кроты должны жить под землёй, и точка.
Сайгон скатился по лестнице. Голубая плитка на стене не утратила свой цвет от времени, просто в кладке появились прорехи. Как челюсть старика: то, что осталось, ещё вполне, но чего нет, того нет.
Позади послышалась тяжёлая поступь Фиделя – команданте тоже не желал кормить мохнатых тварей. Следом спускался Че. Лишь у ржавых турникетов Сайгон сообразил, что не хватает Павла Терентьевича. Ох уж этот старикан! Вечно с ним проблемы! Проклиная всё и вся, Сайгон потопал обратно. Но подниматься на платформу не пришлось – дав пару очередей по мутантам, старик проковылял мимо фермера, будто так и надо.
А сверху напирало зверьё. Стоило только открыть по мутантам огонь, они откатывались назад, оставляя трупы своих сородичей. Но через несколько секунд после того, как затихал автомат, белые обезьяны вновь шли на приступ вестибюля. Сайгон быстро раскусил их тактику. Но лестниц две, а он один, мутанты в любой момент могут взять его в кольцо.
Так и получилось.
Глухой рык за спиной. Сайгон обернулся, получил удар когтистой лапой по забралу и упал. Удар был такой сильный, что забрало треснуло, осколки его попали внутрь комбинезона. Лёжа, Сайгон выпустил очередь в живот мутанта, того согнуло пополам и отбросило назад. Но вот беда: это был не единственный монстр, желающий пробраться в метро, не оплатив проезд.
Очередь. Оставив нескольких тварей корчиться на полу, Сайгон протиснулся через турникеты, спрыгнул с трёхступенчатой округлой лесенки и застыл в недоумении. Пока он сражался с мутантами, спасатели куда-то запропастились.
Крупная тварь взобралась на будку у турникетов. Стёкол в будке давно не было, аппаратура внутри пришла в негодность годы назад, но крыша вполне способна была выдержать мутанта килограммов на полста. Что же это он, прыгать Сайгону на голову оттуда собрался?
Первой же очередью Сергей уложил тварь на пол. Прочие мутанты в который раз уже кинулись по лестницам вверх, стараясь как можно быстрее уйти с линии огня.
Инстинкт самосохранения – это хорошо. Да здравствует инстинкт самосохранения! Если бы твари не боялись смерти или догадались атаковать скопом, невзирая на потери, Сайгон не выстоял бы против стаи и тридцати секунд.
А так его хватит еще минуты на полторы…
Где Фидель?! Где Че и Павел Терентьевич?! Как они могли оставить Сайгона одного?! Добрались до Днепра, и фермер стал им больше не нужен?..
Вдруг справа от будки, в стене, слегка, будто от сквозняка, приоткрылась дверь. Сайгон понял: это знак судьбы. Хозяин Туннелей все еще не отвернулся от него. Не мешкая, он бросился к служебному входу. О том, что это служебный ход, а не общественный сортир или еще что пострашнее, гласила табличка, прикрученная шурупом к лакированной древесине.
За дверью поджидал Че. Сайгон хотел уже возмутиться, но растаман прижал к забралу указательный палец, затянутый в чёрную резину со свинцовой проволокой.
Когда между пальцем и губами сантиметров десять, можно ли этот жест считать просьбой хранить мёртвую тишину? Или же это мольба шуметь не очень громко, то есть стрелять не очередями, но одиночными? При случае Сайгон уточнит этот момент, а пока что он не будет издавать ни звука. Тише едешь – дальше будешь. Кажется, так говорили на поверхности. Предки в целом были мудрыми людьми. В целом, если не считаться с тем, что они уничтожили весь мир. Это, конечно, с их стороны промашка.
По узкому коридорчику Сайгон и Че вышли на лестничную площадку, где их дожидались Фидель и Павел Терентьевич. Метростроевец все что-то чёркал в блокноте и показывал написанное Фиделю.
Сайгон снял шлем и сорвал маску аппарата дыхания. Надоела! Прохладный воздух приятно коснулся разгорячённых щёк. Всё равно ведь забрало разбито…
Спасатели дружно уставились на него. Всё тем же прорезиненным пальцем Че покрутил у виска.
Сайгон прочистил горло:
– А мне плевать, – и сплюнул на пол.
Растаман вдруг затрясся, издавая хрюкающие звуки. Под этот аккомпанемент он освободился от шлема и маски. Безумие заразительно. Следующим разоблачился Павел Терентьевич, а дольше всех общему порыву сопротивлялся Фидель. Но и он сдался. Теперь спасатели могли разговаривать друг с другом. Ну, кроме метростроевца.
– Старик говорит… пишет… что нам нужно спуститься по лестнице. Вроде как там, в просторном зале, он и его товарищи оставили «Марусю».
– Кого? – Сайгон, наверное, ослышался.
– Щит… Ну, проходческий комплекс. Эти старые извращенцы давали им женские имена. Традиция такая была.
Павел Терентьевич кивнул, подтверждая слова команданте.
– Ну, с богом! – Че первым шагнул на лестницу, ведущую вниз.
И тут же отшатнулся, вскинув автомат к плечу.
* * *
Сайгон подбежал к растаману, намереваясь сразу же открыть огонь. Но то, что он увидел, это было… это…
Чёрная фигура медленно, словно проталкивая себя через толщу воды, приближалась. Ступенька, вторая, третья… Лестничный пролёт был удивительно длинным. Несуразно тонкие длинные руки покачивались, будто ветви ивы на ветру, – это сравнение пришло Сайгону на ум внезапно, вместе с болью в висках. Возле подъезда, где жили Кимы, росла большущая ива, и когда дул ветер…
Глаза закрылись. Родной подъезд. Рвануть бы вверх, открыть дверь своим ключом и, не разуваясь, помчаться на кухню, откуда тянет жаром кастрюль, ведь мама вернулась уже с работы и варит борщ…
Сайгон мотнул головой, прогоняя наваждение. Чёрной фигуры внизу больше не было.
– Кажется, я что-то видел. Или нет?
– Какой-то новый мутант. Внебрачное дитя катастрофы. – Че опустил автомат.
– По мне, белые обезьяны как-то обаятельней, – вымученно улыбнулся Сайгон.
На червей, протеев и пацюков чёрные твари вообще не походили, а также ничуть не напоминали белых обезьян и крылатого лыбидя. Внебрачное дитя катастрофы, как сказал растаман.
Давно подмечено: те, кто постарше, называет Последнюю войну «катастрофой» или «катаклизмом». Или ещё как-нибудь нейтрально: «полнейшее безумие», например. Тяжело им признать, что на Крещатике больше никогда не расцветут каштаны. Зато молодёжь не гнушается правды: война – она и есть война, как её ни назови.
Долгий путь вниз.
Сайгону казалось, что они спускаются уже целую вечность. Неспешно, с автоматами наперевес. Если что – огонь на поражение. Рутина, будни спасателя. Сайгон уже привык к такому образу жизни, и для Фиделя с Че это норма, а вот за старика он опасался. Не то чтобы тот сильно сдал, ведь и раньше хватался за сердечко, но… Это ведь не может продолжаться вечно? С такими нагрузками скоро настанет момент, когда Павел Терентьевич отправится-таки на свидание с предками. Душа его покинет бренное тело, просочится сквозь бетон и землю… Сайгон верил, что души тех, кто умер после войны, возвращаются в город. Бесконечно бродить по развалинам, кишащим мутантами.
