— Дай пирожок мне! — заныл самый младший.
— Ты что, мало их слопал? Будешь пузатый, как тот иностранец.
— Ан Лисси, нельзя говорить «слопал», это простонародное выражение. Надо говорить «скушал».
— Лис, ты жадина! Жадина!
— Вы проводите меня, минита Эль? — коварно спросила девочка. — Я боюсь одна идти в тот вагон. Там страшно переходить по мостику.
Колокол ударил трижды, паровоз дал протяжный гудок, и поезд тронулся. Игрушечная долина с чистеньким поселком поплыла назад. Гувернантка едва преодолела соблазн цыкнуть на барышню, чтобы та думать забыла о своем капризе. Ох, эти дети! В государственном приюте обходиться с ними куда проще.
— Кондуктор, присмотрите за детьми. Я с барышней должна ненадолго отойти. Если мальчики будут просить вас открыть окно, ни в коем случае не открывайте, они могут простудиться.
Проводник ответил поклоном, принимая за услуги мелкую монету. У себя в одноместном купешке он давно отпустил стекло, чтобы хоть на ходу ветерок веял. Пусть даже дым паровоза залетает, ничего. Такая духота, словно воздух сгущается! Нет-нет да поглядишь на небо: что за напасть, не гроза ли будет?
Конвойная дама обходилась с Ларой просто и бесчувственно, как с чемоданом. Говорить между собой им было не о чем, поэтому они в основном молчали. Особенно Лара.
Проездные документы давали обоим право на безденежный проезд. Конвойной туда и обратно, Ларе в один конец.
Служебное бесстрастие дамы не значило, что она была совсем равнодушна к Ларе. Всю дорогу от приюта для умалишенных конвойная следила за тем, где Лара стоит, как сидит, не хочет ли к чему-то прислониться. Если бы девочка решила подойти к решетке, отделявшей ее от перрона, дама приняла бы решительные меры. У сторожей безумного приюта отработанные навыки. И не надо обольщаться на их монашеские одежды и постные лица. Руки этих дам привыкли не к четкам, а к короткой каучуковой дубинке, которую они скрывают в складках платья. Бьют они метко, сразу теряешь сознание. Или валишься, согнувшись пополам, если тебя ударяют в живот.
Удивительно, что до сих пор в приюте никого не убили. Хотя кое-кто пропал. Вроде бы они вылечились или их забрали домой родители. Но разве приютским скажут, как оно на самом деле?
Что касается Лары, с ней все было ясно. Такие болезни часто начинаются, едва девочка начнет взрослеть. Сначала страшные сны, потом нелепые фантазии и чьи-то голоса, которых больше никто не слышит. Если лекарства не помогают даже в больших дозах, ребенка надо запереть в отдельной комнате, пока не перебесится. Но это хорошо в богатой семье, которая имеет большой дом, слуг, может нанять сильную сиделку. Или отправить дочку в частную закрытую лечебницу.
Простые люди обращаются в государственные учреждения.
Там вышибут любую дурь.
В крайнем случае, если дурь засела крепко, можно забыть чадо в приюте, навещать все реже и реже.
Блажь изгоняется сильными средствами. Есть карцер, смирительная сбруя. Но есть и наблюдательные врачи, которые все примечают. Они пишут бумаги, вкладывают в конверт и отправляют почтой. В ответ приходит другая бумага: «Сопроводить больную Л. Д. в Гестель. Питание в дороге за казенный счет».
Колеса стучали по стыкам, поезд уносил Лару в неведомую даль. Что за Гестель? Где он находится?
— Будешь есть? — спросила конвойная, открыв корзинку.
— Нет, эрина, спасибо.
— Ешь. Голодать глупо. Только руки ко лбу не подноси, слышала?
Руки можно подносить только ко рту. В наручниках есть металлические замочки. Они маленькие, но доктор велел: никакого металла на теле. Заколки в приюте просто запрещены, а вдобавок Лару лишили даже металлических крючков и пуговиц на платье. Пуговицы роговые, вместо крючков дурацкие завязки.
— Я не голодна.
«А я запарилась», — со злостью и усталостью подумала конвойная, взопревшая в форменном платье. Шумная публика вагона третьего класса пооткрывала все окна, но сгустившийся воздух будто ленился залетать в проемы. Под деревянной крышей, крытой жестью, становилось душно как в парнике.
— Это у вас кто, эрина? — спросила полная тетка, утирая пот большим платком. — Потаскушка?
Лара уставилась в окно.
— Полоумная, — развернув вощеную бумагу свертка, ответила стражница. — Вы близко-то не придвигайтесь.
— Ох! И прямо так поездом возите?
— А что, прикажете отдельный экипаж ей выделять? Жирно будет.
— По телеграфу бы людей пересылать, — пьяно пошутил мужчина, как следует хвативший пивка на станции. — Засунул башку в аппарат, и ух туда, как в прорубь! А на другом телеграфе вылез, отряхнулся и пошел себе.
В проходе появились двое, которых Лара заметила на станции: чопорная дамочка в стильном сером платье и девочка в палевом, вроде бы скромном, но с великолепной отделкой. Серая модница глядела свысока, а палевая осматривалась с любопытством. Ну, ясно, сроду третьим классом не каталась. Чего они тут забыли?
Девочка в палевом держала в руках бумажный пакет. Ишь какая фря! Перчатки носит, будто взрослая. Мордашка тонкая, холеная, сразу видать, что моется душистым нежным мылом. Таращит огромные глазища, хлопает ресницами.
Лара хотела бы иметь такие глазки: синие, наивные. Но Бог молний дал простые, карие. Правда, разрез глаз удался — миндалевидный, изящный… слегка чужеземный. В приморских городах это бывает.
«И волосы неплохо бы, как у барышни, русые с золотистым отливом. Разве что окраситься. Да кто даст красоту наводить в приюте?..»
— Вы из учреждения, — надменно обратилась гувернантка к стражнице. Она не спрашивала, а подводила итог. — Моя воспитанница хочет сделать вашей пожертвование.
Лара нахохлилась и сжалась. Вот еще, выдумки господские! Какое такое она захотела?
— Возьми, — быстро подступив, палевая девочка подала ей свой пакет. — Это вкусно, оно свежее. Я еще кое-что дам.
Ей не хватало рук расстегнуть бисерный кошелек, и Лара невольно приняла протянутое. Внутри что-то мягкое, пружинит в пальцах. Булка? Нос подсказал: оно вкусней булки, похоже, с начинкой. Даже слюна во рту набралась, так аппетитно пахло.
— Вот, немного денег. Тебе пригодится.
— Давайте мне, — сказала конвойная. — Она больная, денег ей нельзя.
— Ну ведь не кусается. — Добродушная тетка отломила от своего хлеба. — Эй, Мик, дай ту курью ножку! Видишь, девчонка голодная.
— Я и так плачу налоги, чтоб их содержали, — пробурчал небритый мужичина, но достал жареную ножку. Курица, которая раньше ходила на ней, была тощая, с толстой пупырчатой кожей.
