Буассар зевнул:
– «Для левши, при условии, что заявление было сделано им до ранения, оценки, установленные для правой руки, автоматически переносятся на левую. За все ранения, следствием которых явилась постоянная или временная инвалидность всех других органов, кроме перечисленных, подлежит возмещение, определяющееся аналогично установленным выше условиям. От имени Демократической Республики Конго – премьер-министр Моиз Чомбе. Лицо, связанное Договором – господин Герхард Ф.Шлесс, волонтер. Семейное положение – холост. Текущий счет в заграничном банке – Солсбери. Нормально пользуется правой рукой».
– Давай договор, – сказал я. – Передам его капралу.
Легионер, подумал я без усмешки, он вроде говяжьей туши, разделанной опытным мясником. И этот мясник всему знает цену. Бирки с ценой нацеплены на каждый орган.
Ладно.
Мы сами приняли условия игры.
Отдав капралу бумаги Шлесса, я подошел к костру.
Негра давно убрали.
Как ни странно, находясь в палатке, я не слышал выстрелов, но выстрелы должны были прозвучать, ибо голландец с самым что ни на есть деловым видом кипятил в котле что-то черное, крутящееся в крутом кипятке. Я не успел спросить, ван Деерт сам подмигнул мне:
– Череп с пулевым отверстием. Американцы с бананов Сикорского платят за такие штуки долларами.
– Так вот зачем тебе малокалиберка.
– А ты думал!
Я отошел.
Вопила в зарослях какая-то птица, ночь затопила землю.
Бан Деерт, как и я, несомненно, хотел умереть в собственной постели.
Голландца не устраивала земля Катанги, его не устраивали ружья времен Ливингстона и Стэнли, не устраивали отравленные стрелы. Чтобы не получить отравленную стрелу в грудь и не лечь в сухую землю Катанги, ему нужны были доллары.
Как и мне.
И ван Деерт был прав.
Пока Моиз Чомбе, черный премьер-министр, научившийся носить европейский пиджак, будет платить нам, мы будем выжимать из него все, ибо Иностранный легион наше последнее прибежище.
Глава третья
Отравитель Бабинга
Я проснулся невыспавшийся, разбитый.
Заставив меня высунуть язык, Буассар покачал головой:
– Я сталкивался с таким в Индокитае. Сперва бессонница, головная боль. Потом начинает желтеть язык. А потом тебя трясет пару дней, на этом все и кончается. На, проглоти эту пилюлю.
Меня морозило.
Ломило каждый сустав.
Я никак не мог что-то вспомнить.
Утомительное и безнадежное дело вспоминать то, что не можешь вспомнить, но я все время пытался вспомнить, совершенно изматывая себя.
– А ты? – спросил я француза. – Ты как?
Он ощерился, правда несколько растерянно:
– Нормально, Усташ. Я ничего такого не чувствую. Проглоти еще вот эти пилюли, – он высыпал на ладонь несколько разноцветных таблеток. – По крайней мере хуже тебе не будет.
– Чем занимался твой отец, Буассар?
Он презрительно пожал плечами:
– У меня не было отца. С такой женщиной, как моя мать, никто, похоже, не мог ужиться. Я не осуждаю ее, – он неожиданно подмигнул мне. – У каждого есть свои… Как бы это сказать…
Он не нашел нужного слова и махнул рукой.
Но я его понял.
Мне вот только никак не удавалось вспомнить… Что-то очень важное… Я отчетливо чувствовал: важное… Что-то, связанное со всеми нами… Что-то такое, чему мы все были или могли быть свидетелями…
Прикидывая и так, и этак, я припомнил даже газету, в которой когда-то в длинном списке имен появилось мое. Это был список военных преступников, приговоренных к смертной казни через повешение. Я, хорват Радован Милич, бывший активный член партии усташей, не был прощен на родине, там охотно заполучили бы меня обратно.
Чтобы тут же повесить.
Ладно, подумал я.
Не знаю, что это такое, – страна Югославия, просто не думаю, что в таком огромном разнонациональном котле можно сварить что-то съедобное. Разве что яд, который убьет самих поваров.
– Судя по виду капрала, завтрак испорчен, – ухмыльнулся Буассар, выглядывая из палатки. – Когда капрал морщится и потирает пальцами виски, не стоит ждать от него ничего хорошего. Он, наверное, злится на немца Шлесса. Если говорить откровенно, немец его подвел.
Буассар снова ухмыльнулся.
– Он настоящий парень, наш капрал. – Что-то неуловимое скользнуло в голосе француза. – На озере Альберт он остановил нас только потому, что в его кармане размок чек на триста конголезских франков. Мы не сильно возражали, позиции у симбу были там хорошо пристреляны, все равно кое-кто считает, что Лесли Торнтона там ухлопали из-за капрала. Помнишь Лесли Торнтона?
Я помнил.
Если ван Деерт прибыл в Конго из Швеции, где прятался от полиции, то Торнтон и Буассар явились к нам из столицы Южной Родезии, где подрабатывали мытьем посуды в одном из ночных баров квартала Хэтфилд. Кто-то посоветовал им заглянуть в скромный домик, на дверях которого красовалась вывеска: «Врач-дантист принимает ежедневно». В приемной толпились крепкие ребята, они болтали на самых разных языках и сверкали белыми, крепкими, как у акул, зубами. Худощавый человечек в штатском с удовольствием отвечал на вопросы.
– Как насчет добавки за риск?
– Она входит в оговоренные договором условия.
– А можно получить заработанное не в конголезских франках, а в твердой валюте?
– Нет проблем. Треть суммы перечисляется в фунтах или в долларах в любой указанный вами банк.
– А как насчет передышек? Нам полагаются отпуска?
– Мы ценим друзей, – худощавый человечек в штатском широко улыбался. – Чем тяжелей труд, тем ответственней и веселей отдых.
Торнтона и Буассара условия устроили.
Только Торнтон добрался лишь до озера Альберт, не успев заслужить отдых. В тот день, когда в кармане капрала размок чек на триста конголезских франков, Лесли Торнтон получил пулю от черного снайпера, засевшего где-то на дереве.
Обычная ситуация.
– Чего они там суетятся? – снова выглянул Буассар из палатки.
– Это оборотень! – раздался мрачный голос голландца. Он незаметно подошел к нашей палатке. – Оборотень выбрался из джипа, проделав в металлическом днище приличную дыру. Мало того, он ведущую ось вывел из строя. Мы здорово влипли. – Голландец нехорошо хмыкнул. – Это ведь ты, кажется, забросил оборотня в машину, Усташ?
– Оборотень пользовался автогеном? – не поверил Буассар. – Что ты несешь, ван Деерт?
– Иди сам убедись.
Мы выбрались из палатки.
Оборотень лежал в траве под джипом, куда вывалился сквозь округлую дыру, аккуратно вырезанную в металлическом днище.
Мы с Буассаром переглянулись.
В металлическом днище действительно была дыра, с тарелку величиной.
При этом мы не увидели никаких следов окалины, вообще температурных воздействий. Просто круглая дыра, будто ее выдавили прессом. А трава под оборотнем пожухла и почернела, как от холода.
