с моего лица на Абрамсона и тут же вернулись.
— Надо полагать, что так, — согласился я. — Можно, в таком случае, поговорить с вами наедине?
— Да-да, пойдёмте в дом, — закивал с явным облегчением автомеханик. — Пол, ты можешь продолжать, — добавил он, обращаясь к сыну.
Тот хлюпнул носом и нырнул обратно в свинарник.
Мы направились в дом.
— Парень безобидный, за это я ручаюсь, — сказал по дороге Кисворд. — Да и говорю же: не выходит он из дома. Я так рассудил, когда его дразнить начали: пусть уж сидит дома, раз его Бог обидел. По крайней мере, под присмотром. Оно мне спокойнее.
— А почему его начали травить на улице?
— Ну, раньше-то он поменьше был. Теперь же вон какой детина, а ума — кот наплакал.
Мы поднялись на крыльцо и вошли в дом. Я сразу почувствовал запах яблок. Он стал гораздо сильнее.
— Кажется, вы что-то готовите.
Кисворд разразился ругательствами и умчался, нелепо подёргиваясь на ходу. Стук его сапог замер в глубине дома.
— Да-а-а, — протянул Абрамсон, осматриваясь. — Кажется, мы напрасно побеспокоили эту семью.
— Вовсе нет. По крайней мере, выяснили, что у Сандерс не было романа с Полом, — возразила Глория.
Полковник хмыкнул.
Я подошёл к окну и выглянул во двор. Там было темно, только холодный свет месяца лежал на земле бледными бесформенными пятнами. Я вдруг испытал безотчётный страх — мне мучительно захотелось бросить всё и уехать из Доркинга. Не могу объяснить это иначе, как предчувствием. Понадобилось не менее минуты, чтобы взять себя в руки. Страх ушёл, но липкое чувство тревоги осталось. Я заставил себя оторвать взгляд от очертаний хозяйственных построек и высившихся дальше деревьев.
В этот момент вернулся, громко причитая, Кисворд. Оказалось, жена не уследила за яблочным пирогом. «Должно быть, подслушивала наш разговор», — подумал я.
Хозяин проводил нас в большую комнату, где мы и расположились на диване и в креслах.
— Позвольте спросить вас о соседе, — сказал я. — Джоне Рауте. Вы с ним знакомы?
— А то как же!
— Что можете о нём сказать?
Кисворд пожал плечами.
— Ума не приложу, что вы хотите знать. Лучше вопросы задавайте — так дело пойдёт лучше.
— Какой образ жизни он ведёт? Ходят ли к нему гости. Друзья, женщины.
— У него бывает много гостей, он ведь газетчик. Но женщину я видел только однажды.
— Вы её знаете?
Кисворд отрицательно покачал головой.
— Можете её описать? — спросила Глория.
— Молодая. Волосы тёмные, вьющиеся. Одета просто.
— Как служанка?
— Может быть. Не знаю. Это было месяца четыре назад, так что я уже подзабыл.
— Вы видели её днём?
— Вечером.
— В будний или выходной день?
— В выходной. Помню, как раз курил у калитки и думал, чем заняться в понедельник. Так что это было в воскресенье.
— А вы хорошо её разглядели? — спросила Глория. — Смогли бы узнать?
Кисворд отрицательно покачал головой.
— Вряд ли. Я же только сбоку её видел.
— Но вы сказали, что она была молода.
— Ну, это и так видно.
— Понятно. А вы не знаете, ваш сосед сейчас дома?
— Должен быть. Час-то поздний. Впрочем, он часто отлучается.
Мы поднялись.
— Не смеем больше отнимать у вас время, — кивнула Глория.
Кисворд неуверенно потоптался на месте.
— Вы не думаете, что Пол имеет какое-нибудь отношение к убийствам?
— Пока не думаем. Всего доброго.
Кисворд проводил нас до калитки.
— Вон его дом, — показал он в сторону одноэтажного здания с застеклённым мезонином, увитым засохшим плющом.
Дом выглядывал из-за разросшихся вязов. Он казался маленьким, будто игрушечным. В двух окнах горел свет.
Распрощавшись с Кисвордом, мы подошли к воротам и постучали. Спустя пару минут нам открыл мужчина лет пятидесяти в потёртой ливрее. Его седые волосы были зачёсаны на затылок так, чтобы прикрывать лысину. Звеня ключами, он выслушал нас, а затем представился. Оказалось, что зовут его Сэм, и он служит батлером.
Проводив в дом, он оставил нас дожидаться хозяина.
Я рассматривал обстановку — верный своему принципу, что по окружающим человека предметам можно если не понять характер человека, то, по крайней мере, приблизиться к постижению его сути.
В комнате, где оставил нас батлер, не было почти никакой мебели, если не считать столика для визиток и вешалки на четыре пальто, стоявшей подле самой двери. В целом, интерьер можно было охарактеризовать как аскетический — я сразу решил, что Раут — холостяк, причём с самыми ограниченными потребностями. Удивляло отсутствие следов того, что в доме жила его сестра — Хлоя Бирман. Вся обстановка казалась совершенно мужской.
— Господин Абрамсон, — обратился я к полковнику, — в какой газете трудится хозяин этого дома?
— В местной, — с усмешкой ответил Абрамсон. — Называется «Вестник Доркинга». Не без претензии, да?
— Безусловно. Однако…
— Понимаю ваше удивление. Собственно, это новостной листок, выпускаемый несколькими нашими энтузиастами на собственные средства. Доход от него небольшой. Большинство предпочитает выписывать столичные издания. Впрочем, иногда и с «Вестником» можно скоротать вечер.
Он взглянул на часы. Я вспомнил, что у меня сегодня назначена встреча на раскопках, и снова волна безотчётного страха захлестнула меня. Невольно поёжившись, я заставил себя думать о другом. В конце концов, я не кисейная барышня. Да и для человека научного склада ума я что-то стал слишком впечатлительным. Надо с этим что-то делать.
— Разумеется, приходится следить за тем, что в этом «Вестнике» пишут, — сказал Абрамсон. — Но у нас народ мирный. Бунтарей и ниспровергателей основ не водится. Были нигилисты одно время, да быстро вышли — стоило прижать хорошенько их вдохновителя.
В этот момент в комнату вошёл темноволосый человек среднего роста, в халате, шейном платке и домашних туфлях на босу ногу. Он был гладко выбрит, несмотря на поздний час.
— Джон Раут, — представился он, переводя взгляд голубых глаз с одного из нас на другого. — Чем могу быть полезен доблестной полиции?
Мы поздоровались и представились. Раут пригласил нас в крошечную гостиную. Он
