занял глубокое кресло с высокой прямой спинкой, мы расположились напротив.
— Нам бы хотелось задать несколько вопросов о Мэри Сандерс, — сказала Глория. — Вы были с ней знакомы?
— Да. Имел честь.
— Насколько близко? Не сочтите за бестактность.
— Не беспокойтесь, — Раут улыбнулся одними губами. — Я знал Мэри достаточно хорошо. Мы были друзьями. Кроме того, нас связывали деловые отношения.
— Вот как? Нельзя ли поподробнее?
— Отчего же? Пожалуйста: Мэри предоставляла мне материал для статей. Вам известно, что я сотрудник местной газеты?
— «Вестник Доркинга». Я знаю, да.
— Тираж небольшой, но люди читают. Так вот, Мэри служила у леди Треверс, а та всегда была в курсе событий высшего общества и полусвета. В местных масштабах, я хочу сказать, — Раут снисходительно улыбнулся. — Время от времени Мэри… невольно становилась свидетельницей разговоров своей хозяйки и её подруг.
— Проще говоря, пересказывала вам подслушанные сплетни, — подвёл итог Абрамсон.
Журналист развёл руками и ухмыльнулся. Смутить его не удалось.
— Если вам угодно.
— Давно вы познакомились и наладили… сотрудничество? — спросил я.
— Около полугода назад. Точнее не помню. Я время от времени подбрасывал ей деньжат, однако в первую очередь мы были друзьями.
— Но никто не знал о вашей дружбе.
Раут пожал плечами.
— Полагаю, это было её дело. Я, в свою очередь, ничего не скрывал и, как видите, не скрываю. Конечно, в редакции не знали, откуда у меня появляются сведения, но это уже мой профессиональный секрет.
— Простите мне бестактность, господин Раут, — сказала Глория, — но я должна уточнить. Вы состояли с Мэри Сандерс в интимных отношениях?
Журналист удивлённо-насмешливо приподнял брови.
— Помилуйте! Нет, конечно! У нас совершенно разные общественные положения.
— Что не мешало вам дружить.
— В пределах разумного. И вообще, это другое.
— А как вам кажется, могли у неё быть на вас…м-м… планы?
— Вполне возможно. Горничные — народ такой. От них можно всего ожидать. Но я никогда не давал ей повода. Видите ли, у меня есть в Лидсе невеста, она вдова, и я собираюсь жениться на ней осенью. Хорошее приданое возьму, между прочим. Мэри об этом не знала, но не потому, что я скрывал свои планы именно от неё. Просто не считал необходимым с кем-то делиться — в конце концов, это мое личное дело, не правда ли?
— Совершенно с вами согласен, — кивнул я. — Теперь другой вопрос. В день своей смерти Мэри должна была прийти к вам?
Журналист побарабанил пальцами по подлокотнику. Вопрос явно доставил ему неудовольствие.
— Видите ли, я получил от неё утром записку. Она сообщила, что узнала какую-то сногсшибательную новость, и хотела вечером мне её рассказать.
— Вы говорили об этом полиции? — я взглянул на Абрамсона.
Тот нахмурился.
— Нет, — Раут пожал плечами с деланым спокойствием, но глаза у него бегали. — Я не думал, что это может иметь значение. Кроме того, никто меня не спрашивал. А через два дня мне пришлось уехать в Лидс, и вернулся я только недавно.
— Понятно. И что было в той записке?
— Я могу вам её показать, если хотите.
— Вы её сохранили?
— Само собой, я же газетчик. Это профессиональная привычка — ничего не выбрасывать, — Раут поднялся и направился к двери. — Схожу в кабинет.
Когда он вышел, я повернулся к спутникам.
— Ну, что думаете?
— Темнит! — буркнул Абрамсон. — Никто его не спрашивал, видите ли!
— Полагаю, всё так, как он говорит, — сказала Глория, — но не приди мы сегодня, сам он сообщить о знакомстве с убитой не явился бы.
— Мог вообще не признаваться ни в чём.
— Он же не знал, что Мэри скрывала их отношения.
— Что он вообще делает в Доркинге? Со своими-то амбициями.
— С этим как раз всё ясно. Ждёт свадьбы с богатой вдовой. Рассчитывает поправить финансовое положение. Думаю, своих денег у него совсем мало.
Вернулся Раут, держа в руке клочок бумаги.
— Вот, прошу вас, — протянул он его Абрамсону.
Тот разгладил на колене половинку вырванного из тетради линованного листка. Мы с Глорией читали вместе с ним, заглядывая полковнику через плечо.
В записке говорилось следующее: «Дорогой Джон, несколько дней назад я узнала потрясающую новость. Никуда не уходи пятого числа вечером, я приду и всё тебе расскажу. Мэри».
— Это всё? — спросил я.
Раут кивнул.
— Ничего не ясно, кроме того, что она что-то узнала из разговора хозяйки.
— Может быть, и нет, — заметила Глория.
— Что вы хотите сказать? — заинтересовался Раут.
— Да нет, ничего.
Однако я понял, что она просто не хочет отвечать газетчику.
— Кто доставил вам эту записку? — спросил я.
— Почтальон, конечно.
— Значит, это было письмо?
— Да, разумеется.
— Когда Мэри его отправила?
— Не помню.
— У вас остался конверт?
— К сожалению, его я не сохранил, — Раут развёл руками. — Сами понимаете: зачем он мне?
— А как же профессиональная привычка ничего не выбрасывать? — не без язвительности поинтересовался Абрамсон.
Нимало не смущённый, Раут рассмеялся.
— Но не до такой же степени! Если я стану оставлять всё, то скоро утону в соре.
— Жаль, что вы не сохранили конверт, — сказал я, чтобы подвести итог этой бесплодной дискуссии.
— Но, полагаю, письмо было написано не позже третьего июля, — заявил вдруг репортёр.
— Почему вы так думаете?
— Почту разносят по четвергам. Письмо я получил в субботу, пятого числа.
— Ясно. Вы сами получили его? Видели почтальона? Он отдал вам конверт в руки?
Раут кивнул.
— Это папаша Дэйв. Ему уже шестьдесят восемь, а он до сих пор служит. Он застал меня в саду за утренним чаем и отдал письмо.
— Оно было запечатано?
— Разумеется.
— Следов того, что его вскрывали, вы не заметили?
— Специально я конверт не разглядывал, но в глаза мне ничего не бросилось.
Кажется, тема
