Ознакомительная версия.
Отец жалел, гладил по голове, говорил, мол, пройдет, поправится дочка. Матушка ежедневно молилась о ее выздоровлении. Младшие сестрички боялись, сторонились, как прокаженной. И лишь желтые глаза старшего брата Иштвана маслились при виде рано повзрослевшей девочки.
Так минуло три месяца. Наконец гайдуки притащили последнего пойманного в лесу бунтовщика — здоровяка Петру. Для Дьёрдя настало время исполнить обещание, данное жене. Может, и Эржебета успокоится, когда увидит, что мятежники казнены, решил он.
Всю ночь в замке стучали молотки, а к утру вырос во внутреннем дворе деревянный помост. К нему нагнали слуг и крестьян из ближайших деревень — пусть видят, что случается со скотами, посягнувшими на жизнь Батори.
Для господ на нижнем ярусе галереи поставили кресла. В полдень казнь началась. Солдаты вывели из подвала преступников, загнали на помост, поставили на колени.
Тощи, бледны были узники. Дрожали, закрывали глаза, ослепшие от яркого солнца. На руках и ногах звенели толстые цепи, тела покрывали гниющие раны, и ползали по ним вши. Эржебета смотрела на крестьян — и не узнавала. Где те наглые, хохочущие демоны, что в клочья рвали ее сестер?
Закричал глашатай, перечисляя бунтовщиков. Эржебета вздрогнула, услышав имя Петру.
Поднялся Дьёрдь — величественный, строгий.
— Господь милосердный будет судить вас. У него вымаливайте прощение. А своей волей за преступления против Батори приговариваю вас к смерти.
Сел. На помост взобрались палачи, и началась долгая экзекуция. Глашатай по очереди выкликал имена мятежников, распорядитель называл казнь, назначенную Дьёрдем.
Замок звенел от стонов, предсмертных криков и плача женщин. Горячий воздух пах кровью. Алые лужи залили помост, алые кляксы украсили одежду солдат и палачей. Камень замкового двора стал скользким, и росла на нем груда изувеченных тел. Одни были мертвы, другие еще шевелились, тянулись куда-то, по-рыбьи разевая рты с обрубками языков.
Кровь за кровь… Мерно взлетали плети, шипели раскаленные клейма да покрывались красным мясницкие топоры.
С каждым ударом кнута, с каждым взмахом топора Эржебета только крепче впивалась побелевшими пальцами в подлокотники кресла. Как тогда, в лесу, в кору спасительного дуба… Невозмутимым было ее лицо, холодным. Батори не плачут. Лишь горели адским пламенем черные глаза, и казалось, отражаются в них кровавые лужи.
Иштван забыл о казни, не сводил восхищенного взгляда с лица сестры. Как прекрасна была она в своей неподвижной ярости!
— Петру Новак! — выкрикнул глашатай.
— Сто плетей, вырывание языка, отрубление рук, казнь через посажение на кол, — скороговоркой перечислил распорядитель.
Дышать стало нечем. Сердце подпрыгнуло к горлу. Эржебета, не чуя ног, поднялась, подошла к каменным перилам. Родители переглянулись.
«Я боюсь за нее», — говорили глаза матери.
«Не тревожься. Она Батори», — успокаивал взгляд отца.
Дьёрдь незаметно кивнул палачам, сделал знак рукой, молчаливо приказывая растянуть казнь.
Свистнул кнут, пошел с потягом, оставляя первый кровавый след. Следом взвился второй, пересек алую полосу, образовав крест. И оба загуляли по спине мужика, срывая клочья кожи, обнажая мясо.
А Эржебета видела, как спина эта бесновато дергается над телом сестры.
Петру кричал, бессвязно молил о пощаде.
«Сейчас попробуем, как сладок господский кусок!» — звучало в ушах Эржебеты.
«Я первый, первый…» — слышалось ей сквозь стоны и рыдания крестьянок.
«Сладок, сладок господский кусок…»
«Попробуем…»
И лишь когда кат сунул в рот Петру щипцы и выдернул еще трепещущий кусок мяса, показал всем — голос в голове Эржебеты затих. По телу разлилась странная истома. Эржебета вцепилась в холодный камень перил. Батори не теряют самообладания.
Горло перехватило, в груди поднялась яростная радость, когда палач отрубил Петру обе руки. Эржебета изогнулась от удовольствия. В ногах появилась дрожь.
Все смотрели на помост, и лишь один Иштван — на Эржебету. На губах юноши играла сладострастная улыбка.
Каты втащили обливающегося кровью Петру на стену. Там уже был вбит между камнями кол. В назидание, во устрашение.
Когда стена Эчеда украсилась агонизирующим телом, Эржебета навалилась грудью на перила, закусив губы, тяжело дыша, содрогаясь и сдерживая крик ликования.
Пусть век помнят Карпаты, как мстят за свою кровь Батори.
Владивосток, май 2012 года
Я стряхнул холодные капли с плаща, бросил его на вешалку. Дверь распахнулась, в кабинет вплыл запах свежезаваренного кофе, а за ним и Маша. Поставила на стол чашку, улыбнулась — и в комнате, несмотря на дождь, ливший за окном, словно стало светлее.
Маша была красива. Отличная фигура, милое личико, светлые волосы, большие и добрые, как у оленухи, карие глаза. Два года назад я вырвал ее из лап залетного упыря. Клан делла Торре тогда только ушел, и в город полезла всякая нечисть. Кровосос был то ли разведчиком, то ли одиночкой, но, на свое несчастье, решил поохотиться в темной, занавешенной туманом подворотне. А я туда удачно зашел.
Девчонка держалась молодцом, мороку упыря не поддалась, отчаянно сопротивлялась и орала. Потому отделалась сильным испугом да царапинами на шее. Проклятый получил серебряную пулю в башку.
В общем, обычное дело. Трудности начались потом, когда я объяснял Маше, что произошло. Она вполне трезво оценивала ситуацию, и сказочке про ряженого или маньяка не поверила бы. Я даже пожалел, что упырь не смог ее загипнотизировать. Пришлось сказать правду и пригрозить, чтобы помалкивала.
Я проводил девчонку домой, благо жила она неподалеку, вернулся, избавился от трупа, а вскоре благополучно забыл о Маше. Пока не встретил ее в одном нехорошем ночном клубе, где частенько появлялись проклятые.
Видок у девицы был тот еще: декольте до пупка, набедренная повязка вместо юбки — в общем, явная провокация. На проститутку она никак не тянула — манеры не те, да и выражение лица совсем уж не соответствовало. Из интереса я понаблюдал за Машей и скоро все понял. Достаточно было увидеть настороженный взгляд, которым она провожала каждого мужчину.
Я подошел, взял девчонку за локоть, молча вытащил из клуба. Отвел в укромное местечко, вырвал из рук сумочку, вытряхнул ее содержимое прямо на асфальт. Ну конечно! Здоровенный поповский крест, несколько головок чеснока, пузырек — по всей видимости, со святой водой — и столовый нож из сплава, в котором добавок было больше, чем серебра.
— Что ты собиралась с этим делать? — прорычал я. — Защекотать упыря до смерти?
Ознакомительная версия.
