Пытливому духу Джона Ди, сына небольшого чиновника при дворе английского короля Генриха Восьмого, эта атмосфера казалась наиболее подходящей. Он не буянил, не проказничал, не выделялся эксцентричностью. Он просто читал. Он обожал чтение.
Ему нравилось все красивое и таинственное, поэтому он, в отличие от благонамеренных господ в суконной одежде, не стал протестантом. Протестантизм идеален для тех, кто умеет считать деньги, для тех, кто для любой вещи находит ее цифровое выражение.
Для того, кто стремится погрузиться в невыразимые тайны мироздания, лучше подходит католицизм. И Джон Ди стал католиком. Он был очарован богослужением так же, как и старинными манускриптами, которые читал беспорядочно, какие только попадались ему в руки.
В пятнадцать лет он отправился в университет Кембриджа, где жадно набросился на знания. Джон поглощал их без разбору — все, стремясь утолить снедающий его интеллектуальный голод. Он сам себе напоминал персонажа античных мифов, который в подземном царстве Аида невыносимо алчет и жаждет, но никак не может насытиться — и обречет страдать вечно. Джон Ди изучал греческий и астрономию, и в девятнадцать лет уже сделался помощником профессоров. Затем он оставил Кембридж. Впоследствии Джон Ди утверждал, что ему стало «душно» и «тесно» в стенах маленького университета, расположенного в центре маленькой, провинциальной Англии; что на острове он ощущал себя как в заточении; что в Кембридже просто-напросто плохое преподавание…
— Как бы не так! — охотно разглагольствовал мистер Николас Мэйден, преподаватель греческого, у которого Ди служил помощником.
Собеседник мистера Николаса Мэйдена был, если вдуматься, довольно странным типом. Он был высок, худ, его лицо избороздили морщины — и все же, несмотря на все это, он не был стар. Скорее, потрепан жизнью, да — но отнюдь не долгими годами.
Он обладал качеством, которое господин Мэйден ценил в людях превыше всех остальных — он умел слушать. Он задал вопрос именно для того, чтобы узнать ответ. Не для того, чтобы продемонстрировать свою осведомленность или собственные светские манеры. Нет. Он хотел знать.
И Мэйден не устоял.
Невысокий, полный человечек, немного тщеславный и очень болтливый, он нуждался в собеседнике, чтобы выговориться. Исчезновение из университета Джона Ди глубоко задело его. Глубже, чем мистер Мэйден был готов признать. Потому что Ди был… как бы это выразиться? Да, сэр, он был чудом! Он спал по четыре часа в сутки. Он по-настоящему увлекался греческим, можете мне поверить…
Выговорив это, маленький профессор даже всхлипнул и смахнул с глаз слезинку.
Собеседник слушал, не перебивая. Морщины вокруг его рта шевелились, точно змеи.
— Но что я мог поделать? Да, мои студенты по преимуществу занимаются тем, что пьянствуют, бродят по улицам, бьют окна в домах горожан, орут непристойные песни и портят местных служанок… А для чего им учиться? Они все — джентльмены. У них у всех есть поместья. Маленькие, захудалые, но поместья. Мой дом — моя крепость и все такое…
Профессор от души плюнул.
— Ну вот скажите на милость, сэр, для чего землевладельцу логика, греческий, латынь, математика — даже география! — если в дальнейшем он намерен просто выращивать лен или овес?
— Вы правы, — тихо проговорил незнакомец. — Однако расскажите мне, как вы решились расстаться с Джоном Ди. Насколько я понял, у Ди нет поместья и он не намерен в дальнейшем выращивать лен и овес…
Профессор махнул пухлой рукой.
— Именно! Ему всего было мало. Знаний, я хочу сказать… И он увлекся… — Тут профессор наклонился вперед и жутким шепотом заключил: —…магией. Слухи дошли до ректора — и Ди выгнали.
— Скажите, — заговорил незнакомец глуховатым спокойным голосом, — достиг ли он успехов в своем деле?
Профессор пожал плечами.
— Откуда мне знать? Я не интересуюсь такими вещами. Мое дело — греческий. Факт остается фактом — его выгнали. Но он своего добьется, помяните мое слово, потому что он чрезвычайно одаренный и трудолюбивый человек, а такое сочетание встречается исключительно редко.
Незнакомец молча поклонился и исчез. Во всяком случае, так показалось профессору греческого языка в Кембридже, господину Николасу Мэйдену. Впоследствии он даже не мог вспомнить хорошенько, состоялся ли вышеописанный разговор в действительности или же он был плодом его расстроенного воображения.
Изгнанный из Кембриджа за занятия магией, Ди отправился в один из лучших университетов в Европе — Левей, или Лоувиану, как называли этот город. Там его ожидало сразу два знакомства — с человеком и книгой. И, в полном соответствии с постулатами «Ордена Святой Марии Белого Меча», книга оказалась гораздо опаснее человека, а ее влияние стало гораздо сильнее.
Человека звали Меркатор, и он был создателем географических карт.
Мир, в котором жил Джон Ди, представлял собой постоянно расширяющуюся вселенную. Корабли отплывали от берегов Англии, Испании, Португалии. Все новые и новые страны распахивали свои двери перед европейцами, и изумленные христиане начали знакомиться с поразительными чужими культурами и верованиями. Мир оказался более просторным и менее обжитым, чем это представлялось прежде.
Географ был не просто человеком, который рисует карты. Географ владел тайной. Неизведанные берега, таинственные материки, извилистые реки, таящие в себе богатство и лихорадку, оживали под их пером. Географ владел землей, по которой будут ходить другие люди, он владел морем, по которому поплывут корабли.
И Меркатор был среди них революционером. Его карты были поразительно точны. Некоторое время Ди не мог расстаться с этим человеком и рассматривал его искусство как часть великой Науки (как называлась магия).
Но затем знакомство с книгой перевернуло в жизни Ди если не все, то очень многое. Поэт встретился с магией лицом к лицу.
Магия жестоко преследовалась в Англии — в чем Ди имел случай убедиться на собственной шкуре, когда его попросили удалиться из Кембриджа и не смущать студентов и преподавателей своими странными интересами. Протестанты с их рационализмом ненавидели магию едва ли не больше, чем мистически настроенные католики. Левей хранил в своих стенах рукопись «Оккультной философии», и Ди прочел эту книгу, как проглатывал любое написанное слово. Он был очарован окончательно и бесповоротно. Алхимия, астрономия, доказывалось в «Оккультной философии», — не просто дьявольские измышления, но самые обыкновенные науки, которые помогают человеку в его мистических поисках. Они не более связаны с дьяволом, чем математика, которая также является своего рода магическим учением, особенно — школа Пифагора. Так Джон Ди стал тем, кем оставался всю жизнь, — виргилианином. Это слово характеризовало его точнее, чем любое другое.
