Он подошел и встал рядом с вождем, возвышаясь над ним на целую голову. Бур повернулся к нему всем корпусом, мощные мышцы перекатились под клочковатой рыжей шкурой, когда вождь вытянул лапу в сторону шеренги.
— Ты смотреть, Од, смотреть хорошо! Вот это… это — не мясо! Это — хорошо! Это — сильный, толстый… Од хочет?
Отсутствие родов, спряжений и склонений в языке айритов делало речь вождя несколько путаной, что искупалось жестами. Одинцов проследил направление вытянутой руки Бура и мысленно охнул. Ему опять предлагали самку! Все правильно: крепкую толстую самку с грудями, свисавшими до пупа.
— Толстый, очень-очень толстый, — продолжал нахваливать свой товар Бур, и кончик его пениса дрогнул от вожделения. — Од и этот толстый — хорошо! — Он облизал пересохшие губы.
Одинцов отрицательно покачал головой:
— Нет. Бур и этот толстый — хорошо, очень хорошо! Бур — вождь, Бур — первый, Бур брать самый-самый толстый!
Бур огорченно вздохнул, подарив тем не менее толстой самке многообещающий взгляд.
— Другой? — вежливо поинтересовался он, поведя лапой вдоль шеренги, в которой было не меньше половины женщин. — Од хочет другой?
— Нет. Все самый толстый — Бур. Остальные — мясо.
Ему нелегко дались эти слова, хотя он ничего не мог изменить. Конечно, все остальные — в котел. Иного исхода не существовало.
— Од — хорошо? — сказал вождь с явно вопросительной интонацией. Нахмурив лоб, он построил более сложную фразу: — Од — здоров?
— Здоров, как окопная вошь! — подтвердил предмет его отеческих забот и, вырвав у ближайшего стража дубинку, переломил ее о колено. — Од здоровее орангутанга! Но это не значит, что он будет жрать обезьянье мясо и заваливать этих вонючих самок!
Бур, смущенный потоком незнакомых слов, произнесенных вдобавок на русском, почесал темя. Все-таки этот Од ненормальный! Не хочет самку! Правда, к нему, к вождю, проявляет полное почтение… Конечно, Бур выберет самок, половину руки… или даже больше… Мяса вдоволь, и можно прокормить еще пару-другую женщин…
Он мотнул головой, приглашая Одинцова проследовать вдоль строя.
— Бур, Од идти, смотреть дальше. Смотреть хорошо! Выбирать!
Два предводителя сделали несколько шагов, потом Бур остановился и ткнул кулаком в челюсть крепкого кривоногого парня.
— Это! — Затем он критически осмотрел соседа избранника, покачал головой и вдруг оживился — следующей стояла упитанная молодая самка. Вождь ткнул ее тоже. — Это? — Он вопросительно посмотрел на Одинцова.
— Это, это! — подтвердил его ассистент. Что ж, выглядели эти троги не хуже остальных.
Еще несколько шагов.
— Это, это, это, это! — Кулак вождя работал без перерыва. Одинцов вел подсчет.
Они подошли к концу шеренги.
— Это, это, эт…
— Хватит! — Одинцов положил ладонь на волосатое плечо. — Рука… половина руки… и два! — Свои вычисления он сопроводил наглядной демонстрацией: растопырил перед физиономией Бура пальцы обеих рук, потом — одной, потом показал еще два пальца.
Вождь в раздумье поскреб отвислую нижнюю губу.
— Два? — спросил он, в свою очередь показывая два пальца. — Два — толстый? Хорошо?
— Хорошо, — согласился Одинцов. Кто он такой, чтобы возражать вождю, если тому угодно увеличить свой гарем еще на пару самок? В конце концов, они хотя бы будут избавлены от котла!
Он сделал шаг вперед и увидел темные молящие глаза, странно живые и блестящие на неподвижном обезьяноподобном лице. Юноша, почти подросток… Коренастый, но крепкий и сильный, длинные руки с цепкими пальцами свешиваются едва ли не до колен, сквозь курчавый, еще редкий мех проглядывает коричневая кожа, губы довольно тонкие — для трогов, конечно. Но главное — взгляд! Этот парень хотел жить, в отличие от остальной толпы живого мяса, примирившегося со своей участью. Такое желание подразумевало и более тонкие чувства… во всяком случае, можно было надеяться, что они существуют.
Одинцов резко остановился и ткнул юношу кулаком в челюсть — точно так же, как Бур.
— Это!
Вождь, презрительно скривившись, оценил его выбор.
— Нет толстый! — вынес он вердикт. — Нет хорошо! Мясо!
— Это! — настойчиво повторил Одинцов, снова ткнув парня, на сей раз в ребра. — Это! Это — Од — хорошо!
— Од — хорошо? — Губа у Бура недоуменно отвисла. При слове «хорошо» мысли вождя работали в определенном направлении, а эротических изысков более цивилизованных обществ троги пока не ведали.
— Од — хочет — себе — второй! — пустился в объяснения Одинцов. Числительные играли важную роль в иерархии клана трогов. Первый означало главный, старший. Второй в определенных ситуациях, указывало на помощника, заместителя и вообще близкое к первому лицо. — Это — второй — Од! Второй — Од — хорошо!
Бур как будто понял. Что ж, у него, вождя, был свой помощник-посыльный, этот самый Квик-Квок-Квак. Значит, Оду тоже необходим парень… скажем, носить его оружие, мыть каменное блюдо и чесать пятки. Вот только…
Вождь снова оглядел юношу и с сомнением пробормотал:
— Нет толстый… Плохо… — Он поискал глазами в группе усыновленных счастливчиков и кивнул на самого рослого. — Вот этот — хорошо! Толстый! Руки — толстый, ноги — толстый, голова — толстый! Это — второй — Од! Хорошо?
— Нет! — Одинцов яростно сверкнул глазами, этот спор уже начинал ему надоедать. — Руки толстый — хорошо! Ноги толстый — хорошо! Голова толстый — плохо! Это, — он хлопнул своего избранника по макушке, — голова хорошо! Од хочет это!
Бур, собственно, не собирался пререкаться — тем более что в самом конце шеренги имелась парочка на удивление толстых и аппетитных самок. Вождь устремился к ним, небрежно махнув лапой в сторону темноглазого юноши:
— Хорошо! Это — Од — хорошо!
Одинцов ухватил парня за руку и выдернул из шеренги смертников. Тот широко раскрытыми глазами уставился на своего спасителя и господина. Приложив ладонь к груди, Одинцов назвал свое имя, стараясь говорить медленно и отчетливо:
— Я — Од. Од! Хо-зя-ин! Ты?..
— Мой звать Грид. Грид помогать тебе. Грид — твой второй! Грид — рядом, всегда! Грид — не мясо! Грид помогать Од!
Стараясь понять эту небывало длинную для трога речь, Одинцов не сразу сообразил, что слышит знакомые слова. То был невнятный, почти неразборчивый и исковерканный до невозможности, но несомненно айденский язык!
Генерал Шахов стоял у окна своего кабинета, хмурясь и глядя в парк. Ели и сосны были зелеными, но клены, березы и тополя уже оделись осенним золотом, точно напоминая, что время летит, а дело не двигается с места. Восемь месяцев прошло, как Одинцов погрузился в Зазеркалье, исчез, оставив в криотронном бункере свою изношенную плоть. Он был, без сомнения, живым, тело, хранившееся в гипотермии, не погибло, и, значит, на Той Стороне его не сожгли, не зарезали, не съели. Почему же он не возвращается?.. Это было загадкой, которую Сергей Борисович Шахов, руководитель баргузинского Проекта, разгадал уже давно. Не возвращается потому, что не хочет… Должно быть, в рай попал!
