Заняв места на трапах, ведущих к мостику, и пропуская только членов экипажа, конвой держал автоматы, готовые к стрельбе. Судя по их лицам, они были не в восторге, что их так мало, но вполне верили, что справятся с любой попыткой бунта.
Через какое-то время палуба под эвакуируемыми загудела, завибрировала и словно качнулась. Самоходная баржа начинала отход от берега. С черепашьей скоростью она выполнила маневр разворота и, набирая ход, пошла прочь, оставляя за кормой дымный от костров берег. Через некоторое время следующая баржа повторила маневр и последовала за первой. Скоро весь караван в кильватерном строю следовал к неизвестной пассажирам цели.
В течение часа ничего особенного не происходило. У всех без исключения поднялось настроение. Солнце и мелкая сияющая волна делали свое дело по вливанию в души надежды на лучшее. Но спустя час произошло событие, чуть не положившее конец путешествию к новому месту содержания.
На следующем за баржей с нашими героями судне раздалась стрельба. Молниеносный ропот пронесся по кораблю, и Павленко невольно подхватил его, вскочив и спросив: «Что это там?» Стрельба усилилась, и уже не один, а два… три автомата короткими очередями наполняли воздух стрекотней. Но они странно быстро смолкли. А каких-либо других звуков с идущего следом корабля из-за шума мотора и плеска волн о борт расслышать было нельзя. Но когда корабль стал менять курс, показывая наблюдателям вместо кормы и носа свой борт, сомнений не осталось. Новый шумок пронесся по барже, и, даже не напрягая слух, Саня разобрал слова «мятеж», «бунт», «захват».
Конвоиры, которые мгновенно на себя примерили возможность мятежа, сняли автоматы с предохранителей и навели стволы на собравшихся на верхней палубе людей.
– Всем сесть на палубу! – скомандовал вышедший с закрытого мостика командир конвоя. – Повторять не буду. Кто не сядет, будет расстрелян, как за попытку спровоцировать бунт.
Те, кто стоял, немедленно сели и не отрывали глаз от автоматчиков, которые в свою очередь напряженно рассматривали подконвойных.
Офицер скрылся на мостике, и Павленко тихо сквозь зубы процедил в его адрес ругательство.
Александр нахмурил лоб и о чем-то сильно задумался. Посмотрев на друга, Виктор сказал:
– Лоб не морщи. Все равно ничего неизвестно, что там произошло.
– Что ты докопался до меня? – выругался Саня. Чуть помедлив, он сказал: – Они же там стреляли. Наверняка убили кого-то.
– Угу. Убили, – согласно кивнул Виктор. – Сейчас везде убивают. Это только ты не слышишь и не видишь. Вон, сорок тел закопали на твоих глазах и забыли о них. А ты о какой-то там стрельбе думаешь. Ну, порешили сколько-то там охранения. При захвате десятка два погибло людей. И все. Зато они теперь свободны. Вон, на север идут. Думают, что там лучше.
– Но зачем?! – изумился Саня.
– Да потому что им надоело быть зэками! Они ни в чем не виновны. И когда их незаконно лишают возможности передвижения…
– Почему незаконно? Есть же правительство… Оно же постановило.
Покачивая головой, Виктор сказал:
– Ты какой-то не от мира сего. Кто и какое право дал этому правительству сажать меня за решетку… за колючку? Наводить на меня автоматы? Они идут лесом, это правительство, после таких вещей.
– Но ты представляешь, что будет, если вообще не контролировать такие вот толпы… Они же вооружаться… грабить начнут.
Чуть снова не обозвав друга, Виктор вдруг успокоился и спросил:
– Вот тебя выпустить на свободу сейчас… ты что… грабить пойдешь?
– Ну, я нет…
– Так чего ты тогда умничаешь?
Они отвернулись друг от друга, и Павленко закурил.
Через довольно большое время, за которое многие успели поспать, пригревшись на солнышке, сидящие на носу стали подниматься, всматриваясь вдаль. Их охрана не одергивала, сама тоже вглядываясь вперед по курсу корабля.
– Берег, – толкнул локтем Александра Виктор. – Скоро мы сойдем, и, вот увидишь, в какой гадюшник нас поселят.
Хмуро поднявшись, друзья всматривались в уже близкую береговую линию.
– Мы вроде все время на запад шли, – сказал Виктор. – Лодейнопольский район, значит. И куда нас тут? Такая глушь, я тебе скажу…
Александр рассматривал берег и думал, что, может, Виктор и прав. И насчет большого лагеря и его опасностей, и насчет того, что их, не виновных ни в чем, как скот перевозят в место следующего содержания. Из одного коровника в другой. Хорошо, что не на скотобойню.
Вскоре ему пришлось полностью признать правоту друга… да только вот сделать уже ничего было нельзя.
Интересный вопрос задал Павленко своему приятелю: «Ты пойдешь грабить?» Я могу задать по-другому вопрос: «Ты готов еще и убивать, чтобы выжить самому?» И как банально и просто прозвучал ответ Александра: «Я нет».
Как много людей, до этого думавших, что они не способны на преступление, что они выше низменных вещей, пришли к выводу, что они ничем не лучше тех… других… что шли на все, чтобы выжить в новых для них условиях.
Молодая мать из небольшого карельского села, полностью погрузившегося в воду, просидела неделю на чердаке своего дома. Своего грудного сына она пыталась кормить и скисшим коровьим молоком, от чего малыша постоянно рвало, и твердой пищей, которую он с криками выталкивал изо рта. У самой у нее на почве нервных переживаний уже несколько недель как пропало молоко, и подставляла она свою грудь жадному ротику, только когда становилось невмоготу от крика. Ребенок, давая матери пару минут передышки, снова начинал разочарованно кричать, не получая ни капли.
Сама мама тоже впроголодь существовала в полумраке чердака. Из пищи у нее были только сухари, запас дождевой воды в ведрах да засоленные в прошлом году огурцы с помидорами. Несколько банок, которые она успела спасти от прибывающей воды.
Оставшись одна, ее родители уехали за помощью на юг, да так и не смогли вернуться, а мужа у нее никогда и не было, девушка совершенно не знала, как ей выжить. Много страшных мыслей приходило ей на душном чердаке, наполненным хрипом кричащего младенца. Я не берусь говорить о ее рассудке, когда одной ночью крики младенца стали приглушенными, а вскоре и вовсе затихли.
Следующим утром молодая женщина спустилась с крыши в воду и поплыла, держась за пустое ведро, что плавало тут же во дворике. Пробыв в воде почти два часа, она выбралась, не чувствуя ни ног, ни рук, на пологий холм, еще не залитый водой, и без сил провалилась в беспамятство. Придя в себя, она долго терла глаза грязными руками, и, как следствие, уже к вечеру веки у нее распухли и из уголков глаз стал сочиться гной вперемешку с непрерывно идущими слезами. Почти ничего не видя, она кружила по небольшому островку, не зная, как избавиться от страшной головной боли и жжения в глазах. Непрерывно плача и постанывая, она несколько раз спускалась к воде, чтобы промыть раскаленные веки, приносящие адскую боль с каждым морганием.
