и теперь его можно назвать только условно-носимым. Бедность просто-таки выпирает. Впрочем, может она только дома ходит в этом сарафане? Дома-то вообще в трусах можно ходить, если никто кроме домашних этого не видит. Я, к примеру, летом так по дому и бродил — в одних только трусилях. Не говоря уж о даче. Там вообще такой наряд что-то вроде униформы.
Туфли стоптанные и чиненные, чулок или носок нет. Хотя сейчас жарко, какие чулки?
Женщина подняла на меня взгляд:
— Здравствуйте…господин. Пойдемте за мной.
А я застыл на месте! Таких ярких синих глаз даже на Земле найти очень трудно, а чтобы здесь, в мире смуглых людей?! Черт подери, они будто светятся!
Возчик улыбнулся, подмигнул мне — мол, видал?! То-то же! А я вздохнул и сделал гримасу удивления. Мол, не ожидал!
На вид женщине лет тридцать пять. Усталое милое лицо с морщинками вокруг глаз когда-то наверное было очень красиво, но годы и горе не сделали его моложе и красивее. Глядя на такое только и скажешь: «Все проходит». И красота куда-то уходит. Увы.
Стройненькая, да. Но вообще — все при ней. Грудь торчит, бедра, обтянутые сарафаном, выглядят довольно-таки соблазнительно. Эту женщину приодеть, покормить, сделать так, чтобы ей было хорошо и комфортно — и расцветет, как роза, долгие месяцы зимы прятавшаяся под снегом. Небось, голодает. У нее ведь ребенок? Не иначе как дочери почти всю еду отдает. Женщины, они такие — будут голодать, а ребенка все равно накормят. Последнее отдадут.
Двор запущенный — трава местами чуть не по колено, только тропинки протоптаны — к большому сараю и к колодцу. Ну и к калитке, само собой.
— У нас в доме есть вода! — с оттенком гордости сказала хозяйка дома — Муж провел, большие деньги отдал. И ванна есть. И душ. И даже канализация! Пойдемте, в доме посмотрим.
Чисто. Бедно. Все по минимуму. Большие комнаты пусты, и навевают тоску. Видно, что здесь стояли то ли диван, то ли кровать — следы от ножек. Тут был шкаф, тут…не знаю что — письменный стол? То ли забрали кредиторы, то ли продала, чтобы прокормиться.
— Вот…эта комната — тихо сказала женщина — Смотрите. Если понравится, тут и будете жить.
Смотрю. Второй этаж. Таак…окно во двор. Большая двуспальная кровать, застеленная чистым бельем под красивым покрывалом. Несколько подушек с вышивкой. Шкаф, сундук с торчащим в нем ключом, письменный стол, тумбочка, два кресла, на полу красивый ковер. Хмм…вполне недурно!
— Это была наша с мужем спальня — так же тихо, едва слышно сказала женщина, и мне тут же захотелось уйти и не возвращаться. Почему? Потому что ощущение такое, будто я увидел бродячую собаку — голодную, усталую, больную. Хочется ее накормить, хочется взять ее себе, дать крышу над головой, дать свою любовь. Но ты не можешь. В твоей жизни нет для нее места. Всех ведь не пережалеешь, а она не одна такая. И от того, что ты бессилен помочь — на душе становится гадко, будто в нее голуби насрали. Если бы я мог — помог бы всем обделенным, всем тем, кому нужна помощь! Но не могу. И от бессилия сжимается сердце. Да, на старости лет стал сентиментален и слезлив. Каюсь.
— Здесь все осталось так, как…как…в общем…вот! — оборвала она себя, и закусила губу — Может туалет посмотрите? И ванную комнату?
Пошли смотреть и туалет, и ванную — видимо женщине очень хотелось показать, что у нее не все так плохо, что у них есть туалет с водой (О!), и ванная с нагревом воды (О-о!». Я кивал, восхищался, издавая удивленно-радостные возгласы, и женщина успокоилась, стала веселее и чуть порозовела. Пусть нищая — но зато у нее есть ватерклозет! Смешно…до слез.
— Итак…что это будет стоить? — спросил я, и тут же быстро добавил — я бы еще хотел, чтобы мне готовили пищу и стирали одежду. Ну и гладили, само собой. Продукты, само собой, мои. И вы можете питаться со мной вместе.
Ну да, глупо было бы — она мне готовит и глотает слюнки? И ее ребенок — он ведь тоже голоден. От меня не убудет, я всегда заработаю денег. Еда здесь очень недорогая, на удивление. Аграрный мир, немудрено. Да, кстати, а что там с ребенком? Что за ребенок?
— А где ваш ребенок? — спросил я, и увидел, как женщина почти незаметно вздрогнула.
— Ребенок не помешает, не думайте! — торопливо сказала она — Девочка в другой половине дома. Вы ее не увидите и не услышите.
Марина и возчик переглянулись, а я невольно поднял брови — что-то тут нечисто. Что-то скрывают. Но да ладно, мне-то какое дело? В принципе меня все устраивает.
— Ну, так что с оплатой? Во что мне обойдется это удовольствие?
— Пять монет серебром — сбивчиво, запинаясь, сказала женщина — В месяц. Я буду готовить, стирать, только мыло еще надо купить — для стирки. Убираться буду.
Возчик строго посмотрел на женщину, вздохнул, поджал губы. Видать, он ей сказал взять с меня по крайней мере в два раза больше, но она то ли побоялась меня отпугнуть, то ли стыдно стало много с меня брать
— Продукты вы сказали купите, так что…
— Десять. Десять монет плачу — перебил я ее — В месяц. Сразу за месяц — вперед. И вы ухаживаете за мной — обстирываете, готовите, моете посуду и все такое. Я ленивый, вечно мусорю и все разбрасываю, так что вам будет трудно за мной ходить.
Улыбаюсь как можно более лучезарно, женщина, которая широко раскрыла глаза от удивления, тоже улыбается — слабо, одними губами. И я вдруг замечаю, что ей лет-то не тридцать пять! И даже не тридцать! Черт подери, да ей не больше двадцати пяти! Вот что улыбка делает с женщинами.
— Я привыкла к тяжелой работе — говорит она, порозовев — Не думаю, что за вами будет трудно ухаживать, господин…
— Робаг Костин мое имя. И не надо господин, и на «вы». Зови просто Робаг, или лучше — Роб. Я так привык. Так мы договорились?
— Да, господин…Робаг. Да, Робаг.
— Тогда я сейчас провожу твоего знакомого до коляски, рассчитаюсь с ним, а потом приду и мы поговорим. Ты успеешь сходить за продуктами? Рынок еще будет работать? А то есть очень хочется. Я прожорливый!
— Тут есть лавка, и не одна — улыбнулась Марина — Даже если закроется, можно позвать хозяина, и она продаст все, что нужно — даже посреди ночи. Купцы
