Мальчишки притихли, слушая сторка. Ставрос, воспитанный в традициях Флота и не знавший другой жизни, в общем-то, был просто возмущен и разгневан тем, что офицер-землянин позволяет себе издевательства над пленным. Он бы даже воспринял это, как вражеский поклеп, если бы не наглядные доказательства и чисто подростковое интуитивное ощущение, что ему не врут. И теперь грек разгневанно посапывал, исподлобья глядя на сторка и соображая, что надо делать с таким позорищем, – ни в уставе, ни в предыдущей небогатой жизни ничего не подсказывало парню, как тут поступить. Он, кстати, хотел было сказать, что теперь сторк почувствовал, как это – быть рабом, и поделом… но не сказал. Какое это имело отношение к происходящему? Сторки были рабовладельцы, и этим все сказано. А капитан земного корвета рабовладельцем не был, и это – другое дело, другой разговор, другой спрос…
Антон, более тонкая натура, просто пришел в ужас. То, что его родной поселок уничтожили именно сторки, кошмар медленного умирания в развалинах – он ничего этого не забыл. Но именно потому, что он умел сочувствовать, собственные страдания как-то наложились на сторка и слились именно с ним, лишившимся родных, живущим безо всякой надежды, в постоянном страхе, да еще и среди врагов! Если Ставрос все-таки не мог представить себе по отношению к землянам слово «враги», то Антон понимал, что для сторка-то это именно так и есть! Враги кругом, и мундиры вражеские, и язык врагов, и лица, и даже воздух, которым дышишь, и все, что для него, Антона, – родное, свое, близкое! – для сторка враждебно и страшно… Подавшись вперед и притиснув кулак к кулаку, Логинов слушал сторка, неподвижно, широко раскрыв глаза.
А сторку, измученному, оскорбленному до глубины души, отвратительному самому себе, как видно, было уже все равно, кто перед ним и с кем он говорит – лишь бы выговориться и больше не держать это в себе. Ровесникам рассказывать такое было все-таки проще, чем взрослым, перед взрослыми землянами он бы ни за что не унизился так, это был бы уже край, бездна… Когда же он выговорился и посмотрел на молчащих мальчишек-землян, то только усмехнулся – горько, криво. Конечно, они радуются унижению – да еще какому унижению! – врага… Что ж. Все правильно…
– Ладно, я пойду, – сказал он, вставая.
Антон схватил его за рукав:
– Куда?! К этому гаду?! Ты что?!
Сторк окаменел, изумленно глядя на земного мальчика. Это не укладывалось в его голове – свой назвал своего гадом за то, что тот издевался над врагом! Разве пленный враг – не раб?! Не вещь?! Да, ему плохо, ему непереносимо. Но землянам-то что?! Он даже подумал, что неправильно понял чужой язык.
– Нет, идти надо, – Ставрос встал и одернул мундир. – К коменданту терминала сразу. Пошли быстро.
Заказа мальчишки не дождались.
* * *
Капитан Ярошевский, казалось, не удивился, когда увидел явившийся наряд военной полиции. Спокойно кивнул в ответ на уточняющий вопрос о звании и фамилии. Посмотрел на вошедшего среди полицейских Ульво, усмехнулся, открыл каюту, жестом пригласил всех присутствующих – как будто хозяин на банкет. Растерянные офицеры корвета вошли со всеми, держа наготове оружие, – и в каюте сразу стало очень тесно.
Ульво опрометью бросился к установленной в углу между кроватью и переборкой клетке – явно самодельной, но прочной, – в которой вскочил в рост маленький сторк, что-то закричавший брату. Ульво задергал замок. Обернулся к Ярошевскому…
И в тот же момент капитан выстрелил. Из небольшого пистолета старой модели, который он держал, как позже оказалось, в кобуре-кармане.
Первая пуля попала в лоб Ульво, и он упал – упал, стараясь прикрыть клетку с братом. Но вторая угодила точно в висок младшему мальчику, и тот осел, цепляясь за прутья, привалился к ним…
В каюте стало пронзительно тихо. Не двигался никто. Только из голов убитых сторков с еле слышным побулькиванием вытекала темная кровь, сливаясь в одну лужицу. Когда лужица добралась до сапог сержанта, командовавшего нарядом, тот отступил и вскинул глаза на Ярошевского, который аккуратно положил пистолет на стол.
– Что вы смотрите, сержант? – спокойно, с легкой насмешкой, спросил он. – На арестованных полагается надевать наручники. Вот к чему приводит забвение устава.
– Что вы наделали, Иван Иванович? – тихо сказал молодой гардемарин. – Иван Иванович, что же вы наделали?
– Ничего такого, чего не стоило делать, Саша, – отозвался капитан, не глядя кладя в руку сержанта, протянутую по-прежнему молча, ключ. Удовлетворенно кивнул, когда на его запястьях щелкнули браслеты. – Вот теперь правильно…
Гардемарин проследил, как сержант вытащил из клетки – нет, скорее осторожно вынул – тело младшего сторка. Помедлил, держа его на руках, положил рядом с убитым братом, поправил обоим руки по швам и закрыл глаза. Потом подумал, положил правую руку старшего на левую – младшего. Снова было тихо, и снова все следили за сержантом. Тот выпрямился и сказал с трудом:
– Вы арестованы, – больше ничего не конкретизируя.
– Я знаю, – согласился Ярошевский.
Сержант сглотнул, приоткрыл рот – собирался что-то сказать, что-то тяжелое, как булыжник. Но вместо этого только указал рукой подчиненным.
– Иван Иванович, зачем?! – гардемарин пошел рядом с арестованным, заглядывая ему в глаза, как маленький мальчик взрослому. – Иван Иванович, это же дети! Как вот они! – гардемарин ткнул в застывших в кессоне – дальше они идти не посмели – Ставроса и Антона, хотя сам был старше на пару лет, не больше.
– Не говори глупостей, Саша, – капитан улыбнулся. И вдруг заговорил – быстро, громко, напористо и убежденно, обращаясь уже не к гардемарину, а ко всем вообще: – Вы что, слепые?! Как вы не поймете, что мы воюем со зверьем, с бесчисленным и опасным зверьем?! Какое милосердие?! Какие правила войны?! Убить их как можно больше; если попадаются их дети – убивать их, пока не выросли! Расчистить космос от этой дряни! Иначе они поднимутся! Даже побежденные – опять поднимутся! Думаете, они оценят наше благородство?! Чушь, глупость, наивность! Они посмеются над нами, потому что любая доброта для них – только слабость! Если уж война – то война по-настоящему, без этих игрушек в тупое благородство!..
В коридорах корвета все обалдели от произошедшего настолько, что никто и не подумал задержать бегущих юнг. Они, тяжело дыша – хотя пробежали немного, вообще-то, остановились в капитанском салоне, у входа в каюту.
– Вам сюда не надо, – военный полицейский преградил наконец дорогу, но мальчишки успели увидеть лежащие рядом трупы – с окровавленными головами, держащиеся за руки.
Антон попятился. Споткнулся о комингс, удержался на ногах и опрометью бросился обратно…
