Сергей Антонов - Непогребенные

— Эти скрытые возможности, Исай Александрович, мне хуже кости в горле. Я, собственно говоря, и пришел сюда, чтобы от них избавиться. А насчет наших ученых… Ваши тоже постарались на славу.

— Что вы говорите, товарищ Томский! — всплеснул руками Куницын. — Избавиться от такого уникального дара? Зачем? Идею сделать человека равным богу будоражила умы с древности. Только десять процентов нашего мозга включены и используются по назначению. Вы только вдумайтесь в эту цифру! Де-сять! Ваша уникальная сила свидетельствует о том, что людям удалось сделать большой прорыв в этом направлении. Ах, если бы я не был технарем! К чему изобретать и совершенствовать оружие, если человек уже сам по себе винтовка со взведенным курком?!

— Спустили этот курок, Исай Александрович. Спустили…

— О чем вы?

— Скоро узнаете. Сначала — склад.

Теченко остановился у широкой стальной двери. Она была сдвинута, словно приглашая заглянуть внутрь, но у Тараса Арсеньевича уже пропало желание докапываться до истины. Он не горел желанием заглядывать в темноту склада и решил предоставить эту почетную возможность своему немецкому коллеге.

— Лютц, у тебя и без того грехов столько, что в аду будешь чувствовать себя своим парнем. Глянь-ка.

— Опьять ты за свое?! — возмутился Отто. — Почьему я?

Хрупкое перемирие между недругами закончилось после того, как пропал общий противник. Лютц принял стойку бойцовского пса. Стекла его очков, этакий барометр ярости, начали запотевать, предвещая бурю.

— Ну, хватит, приспешники дьявола! Вы бы еще жребий бросили, — прапор шагнул в черный прямоугольник первым, пошарил там лучом фонарику и обернулся. — Вижу только одного. Мужик в белом халате. Пролежал тут точно лет восемьдесят.

Томский вошел в склад. От человека, о котором говорил прапор, мало что осталось. Скелет, облаченный в лохмотья, некогда бывшие белым халатом, лежал прямо на полу. Рядом стоял запыленный патефон. Судя по сложенным на груди рукам и сплюснутому картонному ящику под головой, о мертвеце кто-то позаботился. Или… Он позаботился о других, а потом лег умирать. Теченко заглянул через плечо Толика и ахнул:

— Божечки святы! Берг! Исай Александрович, здесь профессор Берг!

— И не он один, — фонарик Томского осветил запыленные крышки контейнеров, бумажные цветки на них. — Здесь все ваши коллеги, товарищ Куницын. Это не склад, а… кладбище.

Руки Исая Александровича затряслись, лицо залила бледность, а губы посерели. Вобрав голову в плечи, он приблизился к останкам.

— Это он. Аркадий Семенович Берг. Что ним случилось?

— С ним-то — как раз ничего, — ответил прапор. — Сам умер. После того, как похоронил остальных. Ну, так кто был прав, Тарас Арсеньевич?

Теченко наклонился к ближайшему контейнеру, щелкнул замком, приподнял крышку. Бумажный цветок упал на пол. Вслед за ним с грохотом упала крышка. Зоолог попятился, тыкая пальцем в направлении контейнера.

— Лютц, ты помнишь капитана? Ну, того из эмгэбэ…

— Aber ja![12]

— Он там, в ящике. Господи, они не пощадили даже своего!

— Вот те и господи, — вздохнул Аршинов. — Думаю, в другие ящики заглядывать не станем, господа ученые?

Шатаясь, как пьяный, Куницын двинулся к двери.

— Не могу в это поверить! Не могу! Восемьдесят лет мы провели рядом с мертвецами. Нет, не могу! Этого просто не может быть! Бред!!!

— И чего теперь истерики закатывать? — пожал плечами Аршинов. — Радоваться надо, что вас вовремя законсервировали. Пойдем отсюда, граждане непогребенные!

— Не смей нас так называть! — завопил Теченко. — Кто ты такой, чтоб издеваться?! Еще неизвестно, откуда вы сами свалились на наши головы!

Резко повернувшись, Аршинов схватил зоолога за отвороты халата, притянул к себе и прошипел:

— Кто я такой? Я тебе скажу, кто я такой. Прапорщик российской армии. Для тебя, падла, это тоже самое, что генералиссимус. Будешь трепыхаться — приговорю к расстрелу и погребу так, что и через двести лет не отыщут. Я те не Берия, цацкаться не стану!

Теченко замолк. Лютц, тоже пытавшийся высказать свою точку зрения на поведение Аршинова, решил не злить Алексея и робко протиснулся к выходу.

Томский нагнал Куницына.

— Исай Александрович! К сожалению, то, что вы видели — еще не самое страшное…

— Что может быть страшнее мысли о том, что тебя запихнули куда-то и напрочь забыли?

— Может. Поверьте мне еще раз. Третья мировая война превратила землю в пустыню, где могут жить лишь мутанты. Метро — все, что у нас осталось. Двадцать лет остатки человечества ютятся под землей. Все мы — ископаемые…

— Войну, конечно, развязали империалисты? — Куницын добрался до стола и даже не сел, а скорее рухнул на свой ящик. — Значит, они все-таки добились своего…

— Уже неважно, кто развязал войну. Просто вам необходимо уяснить — мира, который вы помните, больше не существует.

— А другие государства? Неужели…

— Неизвестно. Жители Метро пытаются выйти на связь с другими городами России. О других странах пока еще никто не задумывался. Возможности наши очень ограничены, ресурсы — тоже. Да и вообще проблем полно: нехватка топлива, голод, болезни, атаки мутантов…

— Но ведь вы говорили о партии, о товарище Москвине! Если партия существует, то еще не все потеряно! Она способна исправить любое, даже самое плачевное положение! Или… Это неправда?

— Правда. Дождемся остальных, Исай Александрович. Думаю, пришел наш черед прочесть вам лекцию на тему «Положение в мире».

Томский долго думал, с чего ему начать, но как только произнес первые слова, стало ясно — остановиться он сможет не скоро. Накипело. Слишком многое должны были узнать те, кто не имел ни малейшего понятия о Метро как таковом. Толик попытался смягчить удар, однако ничего путного не вышло. Странное дело! Оказалось, что в новом образе жизни человека двадцать первого века нет ничего, чему могли позавидовать даже зеки из прошлого. Рассказывать пришлось о мутантах, эпидемиях, политических и экономических дрязгах, разрывавших и без того микроскопическое сообщество на еще более мелкие кусочки.

Толик поведал о группировках, контролирующих различные станции Метро. Особо остановился на Полисе, но не забыл и Гуляй-Поле, бывшую Войковскую. По мере рассказа выражения лиц Теченко и Лютца не менялись — на них застыло изумление. А вот Куницын воспринимал услышанное очень эмоционально: попеременно краснел и бледнел, хмурился и с грустью покачивал головой.

Томский вошел в раж и от конкретных нюансов подземного существования перешел к теме улучшения жизни в Метро. Начал сыпать цитатами из трудов Кропоткина и Бакунина. Привел, как пример, несколько удачных экспериментов народовластия по Махно. Увы, но увлечь слушателей этими речами не удалось — они начали перешептываться и явно не интересовались прогрессивными идеями. Толик попытался рассказать о пламенном кубинском революционере, в память о котором назвал свою станцию, но Куницын прервал его нетерпеливым взмахом руки: