— Толян, ты как, на месте?
— Почти, — голос у напарника запыхавшийся и какой-то напуганный. — Вижу их, вот-вот мимо меня пройдут.
— Тебя не засекли?
— Нет, я заныкаться успел.
— Молоток! Запомни: бей в борт чуть выше колес, под эту, блин… Под ватерлинию, короче. В эту щель, между бортом и колесами, там броня слабая.
— Понял.
— Ну, тогда — товьсь! — командую я, вдавливаю кнопку предохранителя и, как только первые две вражеские бронемашины выскакивают из-за поворота, рявкаю чуть не во весь голос. — Огонь!!!
Бум! Фшшшх! Странное оно, ощущение при выстреле из гранатомета. Вроде и отдачи как таковой нет, только ощущение несильного рывка да пороховой дым, мерзко воняя, забивает легкие и носоглотку, но при этом в голове на секунду-другую сумбур полный, будто тебя обмотанной в толстое одеяло лопатой по затылку приласкали. Но отвлекаться на такие мелочи сейчас просто некогда. Даже не поглядев, попал я или нет, ныряю за укрытие, вгоняю в ствол вторую гранату и, выставив перед собой автомат, аккуратно выглядываю. Кучно легло! Один бронетранспортер буквально вскрыло взрывом, словно консервную банку, похоже, Кузьма точно в боеукладку гранату влепил. Мой же просто ярко полыхает, ну, прямо пионерский костер! На асфальте и тротуаре — несколько скрюченных тел, похоже, с брони взрывом скинуло. Один даже шевелится и пытается отползти. Резкий хлопок выстрела, голова турка лопается, будто перезрелый арбуз, только брызги летят во все стороны. Понятно, Руслан развлекается. За поворотом — заполошная стрельба длинными очередями. Интересно, куда они вообще там палят, нас же оттуда и не видно, и даже не слышно? Ну, ладно, пусть себе стреляют, главное, что им весело и вперед они не рвутся. А там, глядишь, наши подоспеют, и зажмем их с двух сторон. Где-то за заборами трижды с небольшим интервалом бахает «Аглень». Ага, Курсант резвится.
— Мужики, я двоих сжег, одного, кажется, повредил, — орет мне в ухо динамик голосом напарника. — Только за мной пехота увязалась, сам не стряхну — до хера их! Прикройте!
— Лады, — слышу я голос Кузьмы и вижу, как он разворачивает ствол «Печенега» нам в тыл, туда, откуда сейчас должен выскочить Толя и преследующие его турки. Зинаида по-прежнему целится из автомата в сторону подбитых нами БТР. Все верно, мало ли что…
— Не боись, поддержим, — я поудобнее перехватываю автомат и снимаю с предохранителя уже давно заряженный подствольный гранатомет.
Вовремя. Буквально через несколько секунд из-за угла выскакивает взмыленный Толя. На повороте его нещадно заносит, он кубарем катится по тротуару и исчезает в неглубоком кювете. Выбежавший следом за ним аскер налетает сразу на две короткие очереди, а вдогонку я всаживаю за угол ВОГ из подствольника. Потом второй. Из-за дома даже сквозь грохот канонады и взрывы боекомплекта горящих турецких бронетранспортеров слышны чьи-то полные боли и ненависти вопли.
— То ли еще будет, уроды! — сквозь зубы шиплю я, вставляя в ГП третью гранату.
Твою мать! Проворонили-таки!!! Боковым зрением я вижу, как, раздвигая наклонным носом горящие обломки своих неудачливых собратьев, прет прямо на нас еще одна бронемашина. Причем гораздо более серьезная, чем только что сожженные нами «Явузы». Те были вооружены крупнокалиберными пулеметами. Этот же — какой-то длинной скорострельной пушкой, торчащей из здорово сдвинутой назад маленькой башни. Бросив автомат, повисший стволом вниз на ремне, хватаю лежащий рядом со мною РПГ. Уже вскидывая его, понимаю, что не успел: поперек улицы будто огненной метлой шаркнули, во все стороны летит кирпичное и асфальтовое крошево, с визгом уходят в небо срикошетировавшие от дороги и стен трассеры. Даже толком не прицелившись, давлю на спуск, и тут же что-то сильно, вышибая весь дух из легких, бьет меня в грудь.
Прочухиваюсь от того, что меня кто-то тормошит. Приоткрываю глаза и вижу склонившегося надо мною Толю.
— Командир, ты как, живой?
Провожу ладонью по лицу: под носом и на подбородке — запекшаяся уже юшка, на правой щеке — глубокая, все еще слегка кровящая царапина и грудь болит так, что ни вдохнуть, не пер… ни выдохнуть, короче.
— Не уверен… Что это было?
— Плитка тротуарная, мля. Снаряд прямо в штабель попал, они и разлетелась во все стороны. Одна вот — точно тебе в грудь. Хорошо еще, что не в голову. А вот рацию раздавило…
Это да, еще одного столкновения с чем-нибудь моя голова точно не вынесла бы. Опускаю взгляд вниз. М-да, то, что осталось от выданной мне Убивцем «портативки», и рацией-то назвать сложно. Так, осколки пластика и торчащие между ними обломки микросхем. Восстановлению это точно не подлежит, только на выброс. Зато клипса уцелела, и все это безобразие по-прежнему висит у меня на груди.
— Турки что?
— Прорвались турки, — мрачнеет Курсант. — «Парс» этот, ну, БТР, что на нас вылезал, ты сжег, но к ним подкрепление подошло. Видно, не удержали их там наши… Мы с Русом тебя еле-еле утащить успели.
— Где мы вообще?
— В Комендатуре, Миш. Мы пытались сначала к зданию Службы Безопасности пробиться, оно ближе было, но не вышло, там уже все подходы обложили. Вот, сюда рванули. Я ж говорю, еле дотащить тебя успели, турки буквально на пятки наступали.
— А Четверть как, Зина?
Лицо Курсанта вдруг кривится, как у готового заплакать ребенка. Он несколько раз смаргивает и проводит ладонью по лицу. На покрытых пылью и пороховой гарью щеках остаются влажные полосы.
— Нету их больше, командир. Двадцатипятимиллиметровая скорострелка почти в упор. А у них всей защиты — стенка в полкирпича толщиной…
Рывком сажусь и обхватываю руками голову. Из глотки наружу рвется не то рык, не то стон. Ну как же так, а? Только сейчас осознаю, как дороги мне стали эти люди за четыре неполных месяца знакомства. Когда они рядом были — не понимал, просто чувствовал, что нравятся, а вот когда их вдруг не стало… Все равно, что близких родственников потерял. Да я ж за них, сука, зубами рвать этих уродов буду!
Снаружи начинается плотная пальба, над головой тонко верещит и бьет в стену шальной рикошет.
— Не время, Миша, — трогает меня за плечо Курсант. — Там опять турки на штурм поперли, каждый ствол на счету.
Все верно, Толька, все верно. Сейчас не время оплакивать погибших, этим мы займемся позже, если доживем. А сейчас пора за них мстить.
— Миша, а чего так тихо-то? — чуть слышно шепчет Исмагилов. — Что, отбились мы?
Выглядит контрразведчик откровенно хреново: серая кожа, ввалившиеся глаза блестят нездоровым блеском, дыхание неровное, с прохрипом. Еще буквально час назад, когда мы с Русланом на руках стаскивали его сюда, в подвал, он выглядел куда лучше, но осколок минометной мины в живот еще никому красоты и здоровья не прибавлял. Подвал Комендатуры похож сейчас… Даже и не знаю, с чем сравнить-то… Разве что с грозненскими подвалами зимой девяносто пятого. Хотя, наверное, примерно так же выглядели казематы Брестской крепости в сорок первом: кровь, грязные бинты, крики, стоны, мечущиеся в бреду раненые.
