Ликвидатор открыл проход к Ярости Отцов. Только так можно было открыть проход… Но как Патрик мог знать, что липовый мальчишка окажется здесь, в бальном зале Цитадели? Уверен, что никак. А значит…
Додумывать мне категорически не хотелось.
Вместо этого я впервые в жизни ударил сына – отвесил ему подзатыльник. Он вскинулся было, зашипел, глядя на меня недобро, но тут же и затих.
– Понял, за что? – спросил я. – Или повторить?
Он кивнул, затем торопливо мотнул головой – мол, понял и повторять не надо.
– И не смей… Никогда! Слышишь – никогда! Своей жизнью… Понял?! – В конце своей тирады я сорвался на крик. Мной овладел бесконтрольный страх за сына, грозя перейти в ту самую ярость, поддавшись которой, отцы, как Иван Грозный, вредят своим детям.
Силой воли я заставил себя взять в руки – буквально: обхватил себя, вцепился пальцами – даже пустым шестым – в плечи. Меня всего трясло – от кончиков ногтей на ногах до кончиков коротких волос на темечке.
– А это что? – я кивнул на штуковину, которая не хотела, чтоб её замечали.
– Где? – Патрик посмотрел в указанном направлении, и я понял по его взгляду, что он ничего не увидел.
То есть вообще ничего! Даже той малости, что открылась мне!
Может, у меня галлюцинации?
Из-за стресса?
Чудилось же мне всякое, когда ликвидатор сработал в качестве отмычки. Чуть ли не господом богом себя возомнил – типичный случай мании величия, любой психиатр подтвердит. Где тут палата с Наполеонами? Мне туда. Обожаю комнаты с мягкими стенами…
Задумавшись, я не сразу сообразил, что Патрик меня о чём-то настойчиво расспрашивает.
– Что, сынок? Извини, я…
– Батя, как эта штуковина выглядит? Ну, та, которую ты видишь?
Забавно, но сын это всерьёз. Лицо сосредоточенное, глаза без хитринки.
Искоса глядя на штуковину, я принялся описывать её Патрику: так, мол, и так, высотой в основании около метра, шириной столько же, форма условно пирамидальная, ибо рёбра закруглены… Я запнулся, потому как вынужден был отвести глаза, в которые будто засыпали песка вперемешку с битым стеклом.
С полминуты спустя, когда под веками перестало жечь, я смог разглядеть, что грани пирамиды покрыты росписью, подобной той, что проявилась на стенах, полу и потолке.
Патрик удивлённо завертел головой. Судя по его недоумению, обновлений в помещении он тоже в упор не видел, что наводило меня на нехорошие мысли, самыми приличными из которых были следующие: «Что за чертовщина? Определённо, у меня помутнение разума…»
Сон разума рождает чудовищ, как говорится.
А в моём случае…
– Это он и есть, батя, – перебил ход моей мысли Патрик. – Артефакт Прародителей. Ярость Отцов.
А что в моём случае?..
Может, я не так уж и безнадёжен. Если сын не врёт.
– Да ну… – Захотелось, чтобы Патрик меня убедил. – Ты ж сам сказал, что ликвидатор открыл путь к артефакту, коридор же, а значит – нам бы по коридору, а там…
– Батя, если путь открыт, необязательно идти, чтобы оказаться в нужном месте в нужное время. В твоём возрасте пора бы это знать.
Насчёт возраста и прочего он срубил меня наповал. Я попытался обдумать сказанное Патриком, но успеха в этом деле не добился. В моём возрасте уже можно прощать себе слабость ума.
И ладно, подумаешь!
Главное – мы добрались до цели. Вот оно – могущественное устройство, способное на…
На что?
Я до сих пор не знал принципа действия этой пирамидки, покрытый странной росписью.
Мы шли, убивали, теряли союзников. И вот – пожалуйста, артефакт нам чуть ли не на блюдечке преподнёс злейший враг!..
– И что теперь, сынок?! Эта хрень спасёт Землю и вообще все миры от грёбаных захватчиков? – Надеюсь, мой голос дрожал от негодования меньше, чем я мне казалось. – И где тут кнопочка «Уничтожить путников»?! Где рубильник «Спасение человечества»?!
В ответ я мечтал услышать нечто не менее язвительное, но Патрик лишь устало пожал плечами:
– Не знаю. Не знаю, есть ли вообще рубильники и кнопки. Но мне точно известно, как артефакт активировать.
– И как же? Сказать «Сим-сим, откройся?»
– Скорее – «Гюльчатай, открой личико», – наконец схохмил сын.
Он избегал смотреть на меня и вообще вёл себя так, будто ему люто стыдно и страшно. Я никогда ещё не видел сына таким. И очень хорошо, что не видел, ибо его волнение мне не понравилось.
От его волнения веяло катастрофой.
Крахом всего и вся.
– Говори, сынок. – Я шагнул к Патрику, взялся ладонями за забрало и направил шлем так, чтобы мы смотрели друг другу глаза в глаза.
Он свои закрыл.
У меня скрутило живот от недоброго предчувствия.
Патрик заговорил – запинаясь, замолкая, чтобы вдохнуть побольше воздуха, но глаз не открывая.
Лучше бы он молчал. Хотя нет, не лучше…
Как бы я тогда узнал, что Максимка Краевой – чуть ли не самый главный по спасению человечества и всех миров? То есть это само собой подразумевалось, но после слов Патрика всё стало очевидней.
Всё просто.
Просто для того, чтобы активировать Ярость Отцов, нужен образец человеческого ДНК. Именно человеческого, то есть любой образец плоти существа из последнего мира в цепочке. Потому-то крысозавры прихватили с собой Рыбачку…
Вот, значит, какую жертву нужно принести ради всеобщего блага – меня.
Невозможно взять образец ДНК, не разгерметезировав защиту.
А разгерметизация – это гарантированная смерть. Вот так-то.
Бедный мой мальчик. Он ведь с самого начала знал, куда вёл меня и зачем. Родного папку на заклание… Представляю, какой у него психологический шок. Если бы я на его месте… Обрывки подобных мыслей я тщательно заглушил своим внутренним спам-фильтром. Ни к чему это. И Патрику ни к чему, и мне не стоит заниматься самоедством в последние мгновения жизни.
Если собрался умереть ради блага миллиардов – сделай это достойно, не устраивай подлянку собственному сыну. Ляпни я чего по поводу знания и заклания, будет ли Патрику легче жить потом, когда он доберётся до Лона и махнёт обратно к матери? Очень сомневаюсь. Так что заткнись, Край, и действуй.
Резко провернув по направляющим шлем, я снял его с себя и вдохнул полной грудью воздух исходника. В бальном зале почему-то пахло фиалками и было совсем не холодно. Торопливо – вдруг меня прямо сейчас хватит кондрашка? – я стянул с себя комбез.
Патрик выглядел очень озабоченным. Пару раз, пока я разоблачался, он открывал за забралом рот, собираясь что-то сказать, но – увы. И то верно, чего трепать языком, когда действовать надо?
Эх, сюда бы мне бамбуковую зубочистку, уж я бы сумел расковырять ей палец… Придётся, что ли, грызть вены собственным кариесом, как партизану в застенках гестапо…
