Ознакомительная версия.
Следователь видит, как лицо профессора осветила внезапная улыбка, он распахнул глаза, что-то пытается сказать, но кровь и выбитые зубы мешают. Он еще держит голову, но взгляд начинает тускнеть, с каждым мгновением из него уходит жизнь, с каждой каплей крови, с каждым полувздохом, хрипом, вырывающимся сквозь кровавую пену на губах.
Профессор умер, искренне надеясь, что тайна умерла вместе с ним. По крайней мере, умерла для этих выродков.
Берлин. 1912 год. Паноптикум.
— Уважаемые дамы и господа. Обратите внимание на наши чудесные экспонаты. Вот чудо природы — сиамские близнецы, они неразлучны с момента рождения. Представляете, как будет интересно, когда придет время им жениться? — импресарио весело смеется.
— А вот женщина с бородой! Милые дамы, вам нужно радоваться, что природа избавила вас от необходимости каждый день брить лицо.
— Приглашаю вас удивиться тому, как безрукий человек ловко тасует ногами колоду карт. Не всякий человек, имеющий руки, сравнится с ним в этом искусстве.
— А это наш особенно ценный экспонат. Чудо-мальчик, который три дня может лежать в хрустальном гробу. Без воздуха еды и питья, обратите внимание, что он еще жив. Эй, Вольф, открой глаза, зрители хотят убедиться, что ты жив.
Мальчик медленно открывает глаза, очень медленно перемещает взгляд на посетителей, потом также медленно два раза моргает и снова закрывает глаза. Чтобы выжить в хрустальном гробу, ему приходится впадать в каталептический транс, останавливая в себе практически все жизненные процессы.
Он дышит очень мало и редко, его грудь вздымается едва ли на пару миллиметров за полчаса и также медленно опадает. Сердце делает не более двух ударов в минуту, температура тела опускается до 35 градусов. Трудно сказать, жив он сейчас или уже умер, в подобном состоянии он уже был однажды, когда смерть едва не утащила его в свое холодное царство. Он не забыл ее объятий, его память хранит каждое мгновение, каждый шаг, приближавший к смерти. Именно эта память помогает ему сейчас выжить три дня в гробу без воздуха.
Его тело едва живо, но сознание полыхает неугасимым пламенем. Он жадно впитывает мысли, эмоции посетителей паноптикума, узнавая через них мир, который его окружает. Он становится попеременно то булочником, то прачкой, иной раз банкиром, в следующий момент ловким аферистом. Знания впитываются в него, как в губку, переплетаются, создавая новый, странный продукт. И при этом он не хочет быть никем из тех, кто открыл ему свое сознание. Он испытывает чувство близкое к брезгливости, настолько мелкие и пакостные чувства копошатся под черепушками обычных добропорядочных граждан.
Профессор был прав — нет ничего хорошего в умении читать чужие мысли. Чувство безграничного богатства постепенно сменяется ощущением чудовищного обмана. Тебя подвели к двери, за которой должна скрываться сокровищница короля, открыли дверь, втолкнули тебя внутрь и закрыли за твоей спиной. Но вместо обещанных сокровищ перед тобой огромная безбрежная помойка с горами гниющих и разлагающихся отбросов. Ты не богатейший король, ты падальщик.
Интерес к чужим мыслям замещается равнодушием и отвращением. Люди не интересны тебе, они тяготят тебя, и ты с радостью бы убежал от них в лес. Туда, где дикая природа, где свищет ветер и струится чистая вода.
От скуки ты начинаешь думать, можно ли как-то воздействовать на окружающих тебя людей, изменять их в лучшую сторону? Первые шаги даются с трудом, но постепенно приходит опыт и дальнейшее разочарование. Человека нельзя изменить простым воздействием, он продукт длительного воспитания, на него давят пласты традиций, заблуждений. Лишь на некоторое время ты можешь подчинить своей воле любого из них и даже многих из них, внушая им свою волю. Но спустя короткое время ты упадешь без сил, и обман раскроется — такова плата за воздействие на чужое сознание.
Но каждую минуту своей жизни, в каком бы состоянии ты не был, что бы с тобой не происходило, ты вспоминаешь ясный свет, пронзивший тебя с появлением пирамидки. Ты чувствуешь ее, ты знаешь, что она надежно спрятана, но ваша связь неразрывна. Тебя греет ее тепло, она радостно отзывается на твои открытия, впитывая в себя твои знания. Это ваша тайна — твоя, профессора Абеля и… пирамидки.
* * *
Я был разбужен самым немилосердным образом — меня просто окатили соленой водой. Не-е-е-т, я должен досмотреть сон, он не просто так снился, там должно было появиться объяснение всем нашим бедам.
— Вы сду… — попытался заорать я, но тотчас же замолк под натиском грубой мужской ладони, захлопнувшей мой рот.
— Тихо, Сеня, они идут, — прошептал Алексей прямо в ухо.
— Только не очень то они похожи на спасателей, или я не так представляла их себе, — громким шепотом сообщила Эва, — по крайней мере они с успехом спасают карманы погибших и всякого рода ценное барахло. Сильно это все напоминает мародеров.
— Согласен! На спасателей они похожи, как свинья на жирафа. План меняется, стараемся не попадаться им на глаза, — приказал Алексей.
— М-м-м.
— А, извини, совсем про тебя забыл, — Алексей убрал наконец руку с моего рта.
— Я только хотел заметить, что спрятаться будет сложно. Похоже, они нас заметили, судя по оживленной болтовне вон той группы. Они тычут в нашу сторону пальцами.
— Черт! Веселенькая ситуация. Этих хапуг тут неизвестно сколько, массой задавят. Не сильно ошибусь, если предположу, что у каждого есть нож или что-то похуже. Один бы я прорвался, а вот с вами… — он покачал головой.
— Ну и прорывайся, а мы в другую сторону рванем, пока ты их на себя будешь отвлекать своими геройскими выходками, — предложила Эва, явно обиженная его намеками.
— Мы, вообще-то, тоже можем сдачи дать, если нужно! — подхватил я. Неприятно, когда тебя снимают с дистанции, лишают права голоса, зачисляют в инвалидную команду простым движением бровей: «Слабаки!»
— Да не тужьтесь вы, когда из вас весь пар выйдет? Научитесь просто реально смотреть на вещи и ситуации. Я могу что-то, у вас свои умения, мне почему-то кажется, что вам нет необходимости дубасить этих идиотов арматурой или зонтиками, — он опять посмотрел на нас своим скептическим взглядом, как на малых и неразумных детей.
— Вы имеете в виду…? — вскинула брови Эва и тотчас же расплылась в довольной улыбке, — Ну мы им зададим жару! Правда, Сеня?
— Стоп! Я не понял, как это мы зададим? У вас там в заначке пулемет припрятан или дубина самобойная? — во мне зудела какая-то слабая догадка, но соображение мое заклинило напрочь, как патрон в стволе..
— Дубина самобойная, это ты, Сеня! — еще шире улыбнулась Эва, — И не надо делать обиженный вид, я в прямом смысле слова это говорю. Мы с тобой будем их бить по мозгам, пока Алеша, — мой слух резануло внезапное употребление уменьшительного имени для кого-то иного кроме меня, — будет их сдерживать.
Ознакомительная версия.
