— Колька, приотстань! Если что добьешь! И хвост смотри, тут ведомый рядом!
"Мессер" догнался быстро. Винт его уже еле вращался, за самолетом тянулся серый след вытекающего масла. Маслом Саблину немного заляпало плексиглас – решение пройти впритирку с немцем оказалось не самым лучшим. Зато вражина оказался матерым. Хвост из-за обилия "абшюс-балок" казался расписанным "под хохлому", на фюзеляже чернел сдвоенный командирский треугольник. Вот только кабина вражеского истребителя была изрядно заляпана красным. Левое стекло оказалось разворочено – зияло здоровущей дырой, а в кабине, ткнувшись лицом в стекло, лежал залитый кровью человек.
— Колька, смотри хвост, там еще пара нагоняет, — рассматривать "мессер" Виктору резко расхотелось. — Они все за нами кинулись, вот скоты. Тянем от "Илов" подальше, а потом уходим в облака. Хрена им…
После удушающего жара кабины на земле было очень неприятно. Слабый, но холодный ветер буквально прилипал к застарелым ожогам, вымораживал лицо, заставлял болезненно щуриться. Щуриться в небо. Там под невысокой кромкой облаков, звеня моторами, носились два самолета. Четыре боевых вылета, запланированных полком на первую половину дня, прошли успешно. Настало время учебно-тренировочных полетов.
— Грамотно держится! — прокомментировал Славка, также буравя небо глазами. — Хорошего ведомого Гаджиев воспитал.
— Угум! — лишь кивнул Виктор.
Неподалеку, также вперившись в небо, застыла полковая молодежь. Иванов объяснял им перипетии маневров, размахивая руками и через слово матерясь. Когда самолеты пошли на посадку, он подошел к Виктору и спросил ехидно:
— Ну что, чемпион? Может, как-нибудь устроим показательный бой?
— Я лучше с немцами посоревнуюсь, так честнее, — дипломатично ответил Саблин. Он хотел сказать: "мое кун-фу лучше твоего", но вовремя прикусил язык. По количеству сбитых, он Ивана давно перещеголял, а вот ненароком проиграть и стать полковым посмешищем не хотелось.
— Боисси! — обрадовался Иванов. — Это правильно. Бойся папку, а то надерет, — он хлопнул себя по бедрам и засмеялся. Он сегодня был какой-то странный: весь радостно возбужденный, резкий.
— Я слыхал, — сменил тему Ларин. — Что в Натальевке рота связи стоит.
— Слыхал он, — пренебрежительно фыркнул Иван. — Я там вчера был. Крокодилов уйма, но есть и достойные.
— Познакомишь? — Славка вытянулся, как легавая перед дичью.
— С тебя вино, — Иванов щелкнул пальцами. — Бутылки две надо. Вить, ты как? С нами?
— Чего я там забыл? — усмехнулся Саблин. Я, можно сказать, семейный. У меня не свербит…
— Ишь ты, — Иванов окинул его смешливым взглядом. — Ты знаешь, что гвоздь, забитый в одну дырку, ржавеет? А вот если его вытаскивать и забивать снова, то – нет. Мотай на ус, пока папка учит, — он снова засмеялся. — Ладно, пойду я. Теперь смотрите, как я летаю и завидуйте.
Летал Иван хорошо, красиво, ровно. Сеню Головенко – летавшего с ним пилота из крайнего пополнения – перегрузками, наверное, загонял до полусмерти. Они минут десять вертелись в учебном бою, потом перешли к отработке взаимодействия в паре.
— Что это? — Славка показал рукой в небо. — Ты видишь?
За Ивановской "лавочкой" стали появляться клубочки белого дыма. Их становилось все больше, и летчик, повернув из "зоны" к аэродрому, стал планировать на посадку. Белые клубочки превратились уже в белую струю. Она тянулась за самолетом как хвост, усиливаясь и вытягиваясь в длину.
— Мотор… — Виктор сжал кулак, так что захрустели пальцы. — Чего он не прыгает?
"Лавочка" опустила нос, и, не долетев до полосы метров двести, ткнулась в землю. Подвывая мотором, к месту катастрофы, рванула санитарная полуторка, следом побежали летчики, технари. С запозданием к самолету помчалась лошадь с закрепленной в телеге бочкой – аналог местной пожарной машины. Виктор не побежал. Он стоял и смотрел, приходя в себя от всей нелепости случившегося…
Южная зима показывала себя во всей красе. Погода была мерзкая: ветрено, сыро и промозгло. Порывистый восточный ветер гнал по небу низкие свинцовые тучи, срывая с них редкие капли дождя, посвистывал в голых ветках бурьяна. Издалека, со стороны Никополя, перебивая ветер, гулко грохотало. Но это была не гроза, это рычал Бог войны, перемалывая землю, технику и людей. Но этот гул, за два военных года стал Саблину привычным фоном.
Он побродил по длинной овражине за стоянками, мимоходом пиная обильно встречающиеся консервные банки да всякий хлам. Хлама, в отличие от зайцев, оказалось много. За месяц сидения у "двух тополей" полк обжился, оброс всяческим неучтенным имуществом и даже обзавелся собственным кладбищем. Заодно изрядно загадил окрестности.
Зайцев в овраге искать не стоило – по всей вероятности местная живность давно разбавила своими калориями скудный рацион бойцов БАО. Значит, нужно было идти дальше – за рощу, за утопшую в грязи дорогу и заросший бурьяном лугом. Там темнело убранное и неразделанное подсолнечное поле. Там должен был быть заяц.
Виктор, срезая угол, вернулся на аэродром. Прошел мимо тополей, мимо низеньких, сваленных из кусков позеленевшего ракушечника межевых оград крайних домов. У кладбища непроизвольно притормозил, кося взглядом на свежие бурые холмики. За месяц могил здесь прибавилось – черные деревянные кресты разбавились зелеными фанерными пирамидками. Здесь лежали и его бойцы: погибшие еще в небе Камошня, разбившийся при посадке, Молокин. Одна пирамидка высотой выделялась среди прочих. Под ней похоронили Иванова. Ходил слух, что его, как Героя, будут хоронить в ближайшем райцентре, на главной площади. Но благоразумие победило. Он вспомнил, что Ивану сегодня девять дней и, вздохнув, пошел дальше.
Снега, несмотря на декабрь месяц толком не было. Снегопады были редки, непродолжительны и в итоге лишь добавляли слякоти. Грязь липла на старенькие, надеваемые исключительно на непогоду кирзачи, превращая их в гири. Пришлось свернуть с дороги в бурьян. У рощи шел настороже, ежесекундно ожидая встречи с дичью. Потом минут пять ждал, пропуская маршевую колонну. Серые солдаты в серых шинелях месили жижу дороги, по щиколотку проваливаясь в грязь. На авиационного старлея с дробовиком наперевес они смотрели с безразличным отупением.
Заяц поднялся метрах в десяти, прямо на вершине плоского, невысокого холма. Поднялся с шумом и треском, мелькнул серым задом меж коричневых стеблей подсолнуха и рухнул скошенный дробью. "Зауэр" не подвел, зверек забил в агонии лапами, пачкая шкуру об сырую землю, упокоился лишь в сшитом из противогазных сумок ягдташе. Начало было положено.
