Ознакомительная версия.
– Забудь! Сделай это для меня. Я не хочу, чтобы она умерла, ясно? Помоги ей. Я знаю, ты можешь.
– Нет, не знаешь. Даже я не знаю, могу ли. То, что случилось с тобой после Испытания Хитрости, было… странно… непонятно. Я никогда не делала такого раньше. И это… словно отняло часть меня. Не мои силы буквально, но… Забудь это. Я не собираюсь пробовать подобное снова. Вообще.
– Она умрет, если ты этого не сделаешь.
– Она – рабыня, Элиас. Рабы все время умирают.
Я отшатнулся от нее. Все зло здесь. Чудовища…
– Это неправильно, Элен.
– Маркус убивал и раньше…
– Я не только об этой девушке, – я оглянулся вокруг. – Все это…
Стены Блэклифа окружали нас как бездушные стражи. Не слышалось ни звука, кроме ритмичного бряцания легионерских доспехов, вышедших патрулировать бастионы. От гнетущей тишины этого места хотелось кричать.
– Эта школа. Курсанты, которых она выпускает. То, что мы делаем. Все это неправильно.
– Ты устал. И зол. Элиас, тебе нужен отдых. Испытания… – Она положила руку мне на плечо, но я стряхнул ее, содрогнувшись от прикосновения.
– Будь они прокляты, эти Испытания, – бросил я. – Будь проклят Блэклиф. И ты будь проклята.
Затем я отвернулся от нее и направился на пост.
Все болело – кожа, кости, ногти, даже корни волос. Казалось, тело больше мне не принадлежало. Хотелось кричать. Но удавалось выдавить лишь стон.
Где я? Что со мной случилось?
Сквозь марево беспамятства прорвались вспышки воспоминаний. Потайной ход. Кулак Маркуса. Крики и нежные руки. Запах чистоты, словно дождь в пустыне. Добрый голос. Претендент Витуриус несет меня от моего убийцы, чтобы я могла умереть не на каменном полу, а на рабской койке.
Где-то рядом то шумели, то стихали голоса – тревожное бормотание Иззи, хрип Кухарки. Казалось, что слышала и гоготанье гулей. Они исчезли, когда прохладные руки открыли мне рот и влили жидкость. На несколько минут боль притупилась, но не ушла, точно враг, что нетерпеливо ждет у ворот и в конце концов врывается, сжигая и опустошая.
Я годами наблюдала, как работал Поуп, и знала, что означают такие раны, как мои. Я истекала кровью изнутри. Ни один лекарь, каким бы искусным он ни был, не сможет спасти меня. Я умирала.
Я знала это. И страдала от того больше, чем от ран, потому что, если умру я, умрет и Дарин. Иззи останется в Блэклифе навсегда. И ничего в Империи не изменится. Просто еще два книжника лягут в свои могилы.
Остатки сознания, что все еще цеплялись за жизнь, не умолкали: туннель для Мэйзена. Кинан будет ждать отчета, надо что-то передать ему.
Мой брат рассчитывает на меня. В мыслях я видела его, запертого в темной тюремной камере, дрожащего, с изможденным лицом. «Живи, Лайя. – Я слушала его. – Живи ради меня». Я не могу, Дарин. Боль – это зверь, что растерзал меня.
Внезапный холод проник в меня до самых костей. Послышался смех. Гули. Борись с ними, Лайя.
Но я была в изнеможении. Я слишком устала, чтобы бороться. Вскоре я наконец-то буду со своей семьей. А потом и Дарин присоединится ко мне. Мы увидим маму и папу, Лиз, Нэн, Поупа. Зара тоже может быть там. А позже и Иззи.
Меня окутывала тяжелая теплая усталость, вытесняющая боль. Эти ощущения манили. Казалось, будто я проработала на солнцепеке и, вернувшись домой, опустилась на перину, зная, что теперь никто меня не побеспокоит. Я радовалась этому. Я этого хотела.
– Я не собираюсь причинить ей боль.
Шепот, твердый, как стекло, ворвался в мой сон, возвращая меня назад в мир боли.
– Но будет больно вам, если не уйдете отсюда.
Знакомый голос. Комендант? Нет. Моложе.
– Если вы скажете об этом кому-нибудь хоть слово, убью. Клянусь.
В следующую секунду в комнату ворвался прохладный ночной воздух, и я, с трудом разлепив глаза, увидела в дверном проеме силуэт Аквиллы. Ее платиновые волосы зачесаны назад и собраны в разлохмаченный пучок. Вместо доспехов на ней черные одежды. Бледная кожа рук пестрит синяками.
Аквилла вошла в мою комнату. И хотя сквозь маску невозможно было прочесть ее эмоции, тело выдавало ее, она нервничала.
– Претендент… Аквилла… – выдохнула я.
Она посмотрела на меня так, будто от меня разило гнилой капустой. Я ей не нравилась, это более чем понятно. Но почему она здесь?
– Молчи. – Я ожидала услышать злобу, но голос ее дрожал. Она опустилась на колени рядом с моей кроватью. – Просто лежи тихо и… дай мне подумать.
О чем? Мое рваное дыхание – единственный звук, который наполнял комнату. Аквилла молчала, будто уснула сидя. Затем посмотрела на свои ладони. Она то и дело открывала рот, словно собираясь что-то сказать. Но тут же закрывала его и снова сжимала руки.
Новая волна боли окатила меня, и я кашлянула. Рот наполнило соленым вкусом крови, и я сплюнула на пол. Я была слишком измучена, чтобы стесняться Аквиллу.
Она взяла мое запястье, и я почувствовала холодные пальцы на своей коже. Я вздрогнула, думая, что она собирается причинить мне боль. Но она просто мягко держала меня за руку, будто сидела у смертного одра родственника, которого едва знала и еще меньше любила.
Вдруг она стала напевать. Сначала ничего не происходило. Казалось, она нащупывала мелодию, как слепой, ищущий выход из незнакомой комнаты. Ее пение звучало то громче, то тише, то прерывалось, то повторялось вновь. Затем что-то изменилось, и робкий напев полился песней, что окутывала меня нежностью маминых рук.
Веки сомкнулись, и я поплыла по течению. Вскоре я увидела лицо мамы, а потом – папы. Они шли со мной вдоль берега великого моря, держа за руки. Ночное небо сверкало над нами как гладкое стекло, щедрая россыпь звезд отражалась в удивительно спокойной водной глади. Ступни скользили по мелкому песку, казалось, будто я лечу.
Я поняла. Аквилла пением уводила меня в объятия смерти. Она ведь маска, в конце концов. Но это сладкая смерть. Если бы я знала, что она такая, я бы никогда не боялась умереть.
Мотив становился энергичнее, хотя голос Аквиллы по-прежнему звучал очень тихо, как будто она не хотела, чтобы ее услышали. Вспышка пламени опалила меня от макушки до пят, изгнав негу и умиротворение. Вздохнув, я широко распахнула глаза.
Смерть уже здесь, подумала я. Это последний приступ боли перед концом.
Аквилла гладила меня по волосам, и тепло текло из ее пальцев в мое тело как пряный сидр в морозное утро. Огонь отступил. Веки отяжелели, и я снова закрыла глаза.
Я вернулась на побережье, и на этот раз впереди меня бежала Лиз. Ее волосы развевались в ночи как иссиня-черное знамя. Я смотрела на ее тонкие руки и стройные ноги, в ее темно-синие глаза. Я никогда не видела, чтобы жизнь так била ключом. Как я по тебе соскучилась, Лиз! Она оглянулась, ее губы шевельнулись – и снова пение. Я не могла разобрать слов.
Ознакомительная версия.
