осуждения взглянул на Данте. – Мне продолжить? Не думаю. Скажи, Данте, ты сейчас увидел людей до того, как к ним пришла война, до того, как у них появился шанс предать свою родину. В тебе возникает к ним сострадание? Они стремятся свергнуть кровососов, которые ими питаются?
В ответ парень только молчит. Он безгласно соглашается с тем, что излишне стремился опекать людей, которых не знает, что его милосердие и жалость над обычным народом в войне за новое будущее это не то что бы плохо, сколько нежелательно. Сначала – боевая задача, а затем остальные. И тем более, для офицера стало ясно, что в глазах обычных людей они не более чем слуги нового режима, выступая за которых можно спастись от грядущих чисток или даже возвысится.
- Вот именно. Они будут молчать, и подчиняться до тех пор, пока не придут слуги Императора с новым законом и новой верой, но они должны увидеть, как старый мир сгорает в огне, как он ложится под лезвие секиры палача. Каждый должен зреть, что Империя строится не для них, а для общего блага и для грядущих поколений, которые не будут помнить кризисных времён, а до тех пор у нас единственная миссия – поддерживать стальной порядок самыми жестокими, самыми безжалостными методами. А проявляя благости сострадания, Данте, ты ставишь под угрозу не только сами операции, но и принципы строительства Рейха. Только вера, только железо, только огонь.
- А Канцлер и его планы на меня, каким образом с этим связаны? – быстро сменил тему имперец.
- Если тебе суждено занять место подле Императора или у святого престола, то ты должен отбросить всю мягкость, ибо она ослепляет. Для Рейха главное верность ему. Пристрастие к остальному только вредит отечеству, и когда ты будешь возведён в высшие ранги, должен запомнить, что только кнутом можно удержать страну от распада. А чтобы взяться за кнут, нужно откинуть всякую жалость к людям. Знаешь, - философски затянул Андреас, – я ловлю себя на мысли, что если «крестоносцы» - прошлое, то вы будущее Империи.
Командир корабля договорил, и только тишина норовила опуститься на сие место, как дверь, чуть скрипнув, отворилась, и человек в тёмно-синей форме вошёл в кабинет:
- Докладывайте.
- Господин…
Поднявшейся в знак протеста рукой Андреас остановил служивого человека и сам стал говорить:
- Не нужно, давай без господ.
- Товарищ капитан, наши силы авиации сообщают, что тактическая группа «Солнце» практически вышла на позицию, и они ждут только подтверждение для нанесения удара. Так же есть хорошая новость – возвращаются наши три тактических звена из Прованса. Республика уничтожена силами Императора и теперь нам на пиренейский фронт добросят новые подразделения.
- Вот это славно, - обрадовался капитан, - есть плохие новости?
- К сожалению, да. На юге наши агенты не смогли выполнить приказ, и Южный Халифат не удастся подвергнуть бомбардировке.
- Не хорошо…
- И, - стал заминаться воин, - не знаю, как сказать.
- Да говори уже.
- Там какая-то девушка просит доступ в вашу каюту, мотивируя это тем, что здесь присутствует знакомое ей лицо.
- При ней нет ничего запрещённого?
- Нет.
- Хорошо, пропусти её, - скрипя, согласился капитан и обратился к Данте. – Ну, вот, что это такое? Где дисциплина и подчинение, где уважение к слугам Рейха? Выкинул бы с парашютом из корабля.
Дверь опять распахнулась и в каюту прошла стройная фигура, облачённая в чёрные облегающие одежды из кожи, мягко ступая по ковру, она подошла к человеку, в руку которого впивается игла и присела рядышком с ним. С её уст трепетно сошёл один-единственный вопрос:
- Как ты себя чувствуешь, Данте?
Как только прекрасная особа с коротко подстриженным под каре, но пышным волосом, приблизилась к парню, его душа неожиданно для него самого окатилась приливом необычного чувства возвышенности и радости, а сердце наполнилось ощущением приятного содрогания. Он неподдельно рад её видеть целой и невредимой, во здравии и это после длительного пребывания на морозе, но больше всего счастья в нём воспылало от того, что Сериль здесь, рядом, пришла к нему. И только Данте собрался говорить, как его ответ прервался голосом Андреаса, взявшим оттенки грубости и строгости:
- Уважаемая Сериль Гарсиа, я попрошу вас быть короткой, мне с лейтенант-коммандером предстоит ещё много работы. А вы нас задерживаете.
- Хор-хорошо, - с ропотом ответила девушка, зная, что не нужно перечить капитану корабля и могущественному человеку Империи.
Парень чуть поправил алую тунику и сам с небольшой дрожью в голосе обратил к девушке речь:
- Со мной всё в порядке, жить буду. Ты как? И почему ты оказалась у него? Как тебя угораздило попасть в лапы к Кумиру?
Лицо девушки одномоментно сделалось мрачнее грозовой тучи, а низкий, но не грубый, голос обременился тяжестью и оттенками горечи:
- Даже не знаю, как сказать, - начав говорить, печально опустила лик к полу Сериль, - когда мы ушли из дома, постарались уехать на машине, дороги оказались перекрыты, и нам пришлось идти пешком из него, туда, куда сказал ваш Юлий. Я… я… только на шаг отстала от них и вот уже мешок на голове и тряпка вонючая под носом. А когда я очнулась, уже была связана и прикована к плите. Это, так… страшно было. Меня мо-могли там убить, и он соб-бирался это сд-сделать.
Сериль не выдерживает эмоционального напора и её светло-голубые глаза блеснули горячими слезами, вмиг расчертившими побагровевшие щёки. Она приложила два пальца, чтобы зажать их.
Эта картина отозвалась в душе Валерона уколом боли. Решаясь успокоить девушку, Данте её обнимает левой рукой, и прижимает к себе, но на этот раз она не собирается выскальзывать, как тогда на рынке, Сериль в ответ на такой жест следует душевному устремлению и позволяет себе прижаться к парню, ощутить его тепло, мирно ползущее по душе.
- Как твой отец? – роняет вопрос коммандер. – С ним всё нормально? Он выбрался из Града?
- Да, - на этот раз ответ доносится с большими оттенками радости в голосе. – Они покинули город. Я с ними только вот созванивалась, и он благодарит тебя, говорит, что по гроб жизни обязан тебе. И… я тоже, Данте, тоже тебя безмерно благодарю за сделанное. Без тебя… я бы…
- Ну, не вспоминай. Теперь всё будет хорошо… всё будет хорошо. Мы теперь вместе. И знаешь, что я тебе хотьел сказать?
