Вообще, Севастьяненко здесь делать было в принципе нечего, однако мичман из-за свойственного молодости раздолбайства не смог побороть желание побывать на борту такого большого парусного корабля. Вот и отправился сам, презрев возможную опасность, а также разнос, который ему наверняка учинят по возвращении на базу. Хотя, как он вполне логично рассудил, норвежцы вряд ли будут рыпаться в присутствии военного корабля, и оказался прав.
— Это произвол! — сразу, не дожидаясь того, что ему представятся, начал качать права норвежец.
Щеки его при этом забавно раздувались, и образ морского волка не то чтобы улетучился, а как бы отошел на второй план. Хорошо еще, догадался, что говорить лучше по-английски, а то могло хватить глупости считать, что язык их маленькой, но гордой страны должен знать любой мореплаватель. Впрочем, подобное могло случиться с тем, кто помоложе, а капитан успел избороздить половину мира и давно избавился от юношеских иллюзий.
— Ну-ну, не стоит так горячиться, — улыбнулся мичман. — Что именно вы считаете произволом?
— Пиратский захват моего корабля!
— Где вы видите пиратский захват? — Честное слово, мичману происходящее даже нравилось. — Это обычный досмотр судна, находящегося в зоне военных действий. Тем более идущего курсом, прямиком приводящим к Японии.
— Мы не участвуем в войне.
— Очень хорошо. Поэтому если на борту вашей шаланды не будет контрабанды, то можете валить на все четыре стороны. Ну а если будет, — тут мичман шутовски развел руками, — извините.
Дальнейших возражений Севастьяненко не слушал — оперся на поручни и начал с интересом рассматривать с высоты мостика трофей. Все же большой и утилитарный корабль заметно отличался от тех, на которых ему приходилось ходить, будучи гардемарином. Ну а пока он наслаждался видами, его матросы, в два счета загнав норвежцев в кубрик, принялись искать контрабанду. И, что характерно, нашли.
Им даже не пришлось напрягаться. Груз селитры — это более чем серьезно, и мичман, не слушая возражений норвежцев, приказал им грузиться в шлюпки. То, что добраться до берега отсюда было, мягко говоря, затруднительно, не слишком его волновало. Профессия с риском, а контрабанда таковой является, дает неплохой доход, но и подобные накладки подразумевает по умолчанию. Разумеется, жаль было и корабля, и груза, но иного выхода у Севастьяненко просто не было. Отпускать норвежцев, даже если удастся заставить их сбросить груз за борт, нельзя, а увести его с собой не получалось физически. У мичмана не имелось ни достаточного количества людей, чтобы справиться с парусником, ни соответствующих навыков. Поэтому оставалось заложить подрывные заряды, проследить, чтобы они располагались подальше от груза, — и сматываться подальше, а то мало ли, вдруг содержимое трюмов решит сдетонировать.
Не сдетонировало. Взрывы прозвучали глухо, что и неудивительно — заряды разместили в трюме, заметно ниже ватерлинии, и были они совсем невелики. Однако дыры в прочном стальном корпусе все же проделали изрядные и, в отсутствие борющейся за живучесть команды, этого хватило. Корабль чуть заметно вздрогнул и некоторое время продолжал стоять так, будто ничего не случилось. Лишь четверть часа спустя появился легкий крен на левый борт и на корму.
Однако дальше все развивалось достаточно быстро. Остойчивость парусника была заметно меньше, чем у парохода, тем более военного корабля. С каждой минутой крен нарастал, и еще через полчаса парусник вдруг резко лег на борт. Высокие мачты, подняв тучу брызг, с громким шлепком обрушились на ни в чем не повинный океан, одна из них переломилась. Дальнейшая агония продолжалась считанные минуты. Вода потоком хлынула в открытые люки. Сразу после этого корабль начал быстро погружаться и вскоре скрылся под водой. Лишь небольшой водоворот, сменившийся могучим воздушным пузырем, громко булькнувшим на поверхности, послужил кратким напоминанием о еще одной трагедии, разыгравшейся в этих водах.
Норвежцы, без особых удобств разместившиеся в четырех шлюпках, мрачно наблюдали за гибелью своего корабля и покачивающимся на волнах миноносцем. Протестовать никто больше не пытался — видимо, опасались, что эти сумасшедшие русские в ответ сделают еще что-нибудь нецивилизованное. Перетопят их всех к чертям, например. Это когда с британцами сталкиваешься, воспринимаешь такое отношение как должное, а от русских даже обидно…
Севастьяненко с ленцой наблюдал, как на шлюпках дружно взялись за весла и двинулись прочь. Флаг в руки, что называется. Он сам тоже не остался без прибытка — судовую кассу моряки «Стерегущего» выгребли без зазрения совести и планировали разделить по-братски. Мичман был не против. Лично ему, помимо денег, достался отличный набор штурманских инструментов и хронометр, цену которого командир «Стерегущего» определить бы не взялся. Плюс еще кое-что по мелочи. Кто-то скажет — пиратство, а по мнению экипажа — сбор трофеев. Жаль только, на камбузе разносолов не добавилось, норвежцы аскетами не были, но и не слишком привередничали, так что в этом плане разжиться чем-то особенным не удалось.
Легко, словно не замечая сопротивления воды и легкой волны, миноносец набрал ход, и вскоре шлюпки исчезли за горизонтом. Заложив широкую дугу, «Стерегущий» вновь приблизился к Порт-Артуру, на сей раз для того, чтобы забрать казаков. На этот раз место было предусмотрительно выбрано подальше от крепости, и пришлось ждать, пока диверсанты до него доберутся. Длительное ожидание в данном случае оказалось вполне оправданно. Во всяком случае, русским не пришлось опять прорывать блокаду и красться в ночи. Практически без риска — поболтались в море, к обговоренному времени подошли, спустили шлюпку, подобрали своих и вновь растворились в ночи. Минимум героизма — максимум эффективности. Правда, утром, уже достаточно далеко от этих мест, наткнулись на небольшой японский транспорт. Тратить время на остановку, досмотр и прочие формальности не стали, Севастьяненко сыграл боевую тревогу и просто всадил в борт японца одну из двух оставшихся у него мин. Не самому крупному, к тому же старому и побитому жизнью пароходу этого хватило. Менее чем через пять минут он лег на борт и стремительно затонул. Котлы, соприкоснувшиеся с ледяной водой, взорвались, когда транспорт уже погрузился. В небо взлетел поток огня и пара — и рассыпался брызгами. Все, на этом оборвался путь и корабля, и экипажа, и трех сотен японских солдат, которых судьба занесла на эту совершенно чужую для них войну. Впрочем, на миноносце так и не узнали о том, какой ущерб нанесли японской армии. Записали в вахтенный журнал об успешном потоплении вражеского корабля — и продолжили путь.
