Последние зеленоватые лучи заката растворились, исчезли в темно-лиловой небесной пелене, которая тоже быстро исчезла, уступив место чистому черному цвету. Котловина погрузилась в матовую тьму — даже в гладких боках галеры не отражаются звезды. Мертвое дерево на фоне звездного неба — как рука этой тьмы, а силуэт Феодоры, прислонившейся к дереву, напоминает уродливый нарост на стволе. Пурдзан отошел дальше по дороге и шумно справлял нужду. Василий присел на корточки возле Феодоры.
— Полагаю, что могу задать вам один вопрос, касающийся военных секретов Империи.
— Полагаю, что можете.
Голос Феодоры звучал в теплом ночном воздухе очень ласково, она перестала казаться наростом на мертвом стволе. Василий вспомнил, что пил сегодня воду из реки Карджала. Авось… Впрочем, не до того.
— Имперская гвардия здесь была вовсе не ради монахов. И не ради нас. Ради римлян.
— Римлян?..
— Простите. Я им сам придумал название.
— Да. Эти римляне уже появлялись несколько раз. Достаточно для имперского оракула. Оракул предсказал вероятность тридцать четыре процента, что они появятся здесь.
— Я всегда был уверен в превосходстве ваших компьютеров.
— Спасибо. Но мы, если честно, думали, что это — какие-нибудь ваши мамелюки или янычары…
— Как офицер янычарского корпуса уверяю вас, что они не янычары. Ублюдки… Казнили монахов. Вы видели штабель из тел? Нет, вы не видели…
— Видела.
Голос Феодоры вдруг зазвучал слишком четко и совсем не ласково.
— Мне хочется, чтобы вы лучше представляли себе ситуацию. Солдаты, ради которых нас сюда прислали, стараются убивать как можно меньше. Им нужны живые пленные.
Василий понял. Но… зачем? За что?
— Монахи… — прошептал он.
— Монахов убили мои люди. Я хотела переодеть гвардейцев в рясы. Понимаете — эффект неожиданности. Чтобы подпустить этих самых римлян поближе. Монахи стали гнать свою обычную лабуду: мирские интересы, то, се… Отказались они, короче. А времени, как вы знаете, у нас почти не было.
— И вам приказали…
— Будь мужчиной, янычар. Ты уже догадался, что мне никто ничего не приказывал. Операцией командовала я.
Пурдзан давно вернулся и терпеливо ждал, пока Василий закончит беседу. Василий решил закончить беседу прямо сейчас. Он понял, что не станет говорить с этой дрянью ни по-русски, ни даже по-гречески. Наверняка она знает турецкий. Он встал и произнес по-турецки:
— А теперь не мешай, женщина. Нам с Пурдзаном пора молиться.
Феодора осталась сидеть под сухим деревом, снова похожая на мертвый нарост. Василий и сатир вышли под открытое небо. На Приапе все блестит: кажется, даже ночное небо покрыто черным мебельным лаком.
— Пурдзан, куда смотреть полагается?
Василию было неловко перед единоверцем, что он за неделю так и не спросил у местных, куда обращать лицо. Пурдзан поднял к небу мясистый палец:
— Видишь «Хвост Карджала», Гирей-ага? От кончика отсчитай три звезды на восток, будет Мертвый Глаз…
— Эта, зеленая?
— Нет, Гирей-ага, зеленая — спутник.
— Понял. Синяя.
— От нее — две звезды к северу. Вторая, желтенькая, она. Приступим?
Они встали на колени и обратили лица к мелкой желтой звездочке. Вокруг звездочки, знали они, вращается древняя планета Земля, единственная планета Вселенной, принадлежащая одновременно и Византийской Империи, и Османской Конфедерации; на этой планете есть полуостров Аравия, а на полуострове Аравия стоит священный город Мекка.
Огромный негр в красном костюме русского скомороха бил в бубен и подпрыгивал, делая сальто в воздухе. Это никого не смущало: всеобщее сумасшествие, царящее в Новгороде во время Масленицы, подробно описано в литературе — от этнографических статей до рекламных буклетов. Девицы в блестящих масках жарко терлись бедрами обо всех встречных мужчин, мужчины пили медовуху из деревянных кружек и полностью теряли рассудок. Новгородская медовуха, настоянная на мухоморе, может убить человека — а может сделать его святым. Некоторые туристы от нее умирали, но все искали просветления. Забвения. Счастья. На передвижных сценах изощрялись музыканты: заунывные квинты электрических калюк, злобное чавканье варгана. Толпа, приплясывая и кривляясь, хохоча в ночное небо, кувыркаясь, поглощая медовуху и блины, целуя девок и парней, без разбора, валила к центру, к Приемным Палатам Князя, где на площади еще за неделю до праздника была возведена Княжья Горка, а на Лобном Месте воткнут высоченный столб из белого ясеня. Сам Князь выставлял себя на масленичное поругание — и сам Князь нажимал на кнопку, отверзающую хляби земные. Князь давал путь подземному огню, зажигавшему огненное колесо, пожиравшему соломенное разукрашенное чучело весенней жертвы.
Четверо старцев шли через толпу, улыбаясь для приличия. Широкие плечи, черные плащи. Под одним из плащей скрывается горб — и этот плащ украшен серебряным персидским орнаментом. Остальные плащи просто черны — как темная кладовка. У троих старцев, включая горбуна, из-под масок виднелись густые седые бороды. У пятого, самого высокого, не было маски. Низкий капюшон скрывал почти все лицо, кроме длинного зеленого подбородка. Внимательный глаз сразу бы угадал по форме и цвету подбородка, что владелец его — крезидхский треух. Но кому до этого дело? На Масленицу в Новгород слетаются тысячи сатиров, тысячи треухов, сотни циклопов, удильщиков — и сотни тысяч людей со всех миров обитаемой Вселенной. Легко затеряться. Легко выглядеть как угодно. Легко БЫТЬ кем угодно.
«Но этот негр с бубном явно попадается нам уже четвертый раз,» — думал первый старец, высокий и тучный, борода которого была похожа на длинный кирпич, сложенный из седых кудряшек. Горбун тоже заметил негра, дернул треуха за рукав:
— Следит?
— Пускай, — прошепелявил треух, — не будем начинать переговоры с убийства. Земля — святая планета.
И старцы решили: пусть следит. Нельзя убивать на планете, где стоит Мекка, в центре Вселенной, тем более — перед переговорами о таком святом деле, как джихад.
Но не одной лишь Меккой известна Земля. Двести лет космической эры не смогли сделать ее провинцией. Даже после того, как Османская Конфедерация народов, превратившись в Османскую Конфедерацию Миров, поспешила перенести столицу из Гондишапура в Султансарай — единственный огромный оазис на пустынной Новой Аравии. Даже после того, как все основные учреждения, кроме резиденций Императора и Протосеваста, переехали из Константинополя, номинальной столицы Империи, в Олимполис, город-остров на Земле Св. Посидония, сплошь покрытой океаном.
