Садясь на скамью, Китами почему-то вдруг ощутила, как закладывает уши. В виске слабо кольнуло, и боль тут же исчезла. Странно... Девушка тронула болевший висок. Неужели она стареет, и даже садиться вскоре станет тяжело? Ага, разумеется. Или это свежий воздух так действует на организм после общежития, пропитанного человеческим духом, запахами еды, пота и подростковой агрессии? В любом случае, все уже прошло.
Крохотный изящный портфель, который Дзюнко держала в правой руке, с легким стуком опустился на скамью рядом с ней. Отстегнув замок, Китами извлекла из учебных недр небольшую книжку в твердом переплете. Положив ее себе на колени, девушка помедлила. Пока что читать не слишком хотелось. Приятно было просто ощущать, как по щеке бежит пропущенный завесой крон солнечный лучик. Приятно было знать, что рядом никого нет. Приятно было дышать.
Мысли о причастности к тайной жизни мира, об уроках истории, о Наследниках в академии и собственной чуждости всему этому улетучились из головы с неприличной быстротой. Дзюнко ведь всегда было, по большому счету, наплевать на кривляния и танцы всех этих европейцев, азиатов, американцев, да и ее соотечественников тоже. Ей вообще не было дела до мира. До недавнего времени. Китами привыкла видеть человечество с одной стороны пролива, а себя - с другой. К несчастью, а может быть, к счастью, вездесущий Сэм Ватанабэ пинками гнал ее в совместное с окружающими будущее. Именно благодаря Сэму Дзюнко обзавелась знакомыми и даже теми, кого можно было бы назвать... нет, не друзьями, но приятелями. Однако ничто не могло заставить ее отказаться от уединения.
Китами поймала себя на том, что сидит с закрытыми глазами, слушая шелест листьев. Почему-то в подобной медитации ей привиделось нечто постыдное. Девушка раскрыла книгу, что по-прежнему лежала на коленях.
Одинокий колос, колос, а не нива -
Дружба недостойна сердца моего.
Я всегда чуждаюсь страстного прилива -
Чувство к одному я прогоняю прочь.
. Первые попавшиеся на глаза строчки напомнили Дзюнко о сегодняшнем вечере. Предстояло кое с кем встретиться. И, как всегда за все эти месяцы, что-то внутри противилось встрече. Но в то же время девушка ждала ее. И никак не могла разобраться, нравится ли ей быть с кем-то по-настоящему.
Китами полюбила Ницше с первых дней обучения в академии. Она всегда испытывала симпатии к такому досугу, как чтение, но в последние годы редко посещала библиотеки. Электронных книг Дзюнко не признавала, а потому старое увлечение нуждалось в мотивации. И этой мотивацией стал неожиданный переезд. Не зная, чем заняться, девушка пошла в библиотеку "Эклипса" и там наткнулась на крохотный сборник стихов и афоризмов немецкого философа. С тех пор они сопровождали ее утреннее уединение. Было в Ницше что-то родственное Китами. Какая-то болезненная нотка презрения к окружающему миру, смешанная с плохо скрытым любованием. Дзюнко он казался главным ненавистником и обожателем человека.
Резкий хлопок едва не заставил девушку вздрогнуть. Но она слишком привыкла не подавать виду, если испугается или удивится. Однако хлопок звучал очень близко, и Китами обернулась на звук.
Молодой мужчина, на вид не старше двадцати пяти лет, сидел на краю ее скамьи с книгой в руках. Книга была закрыта, и держал ее незнакомец перед собой, очевидно, только что захлопнув. Мужчина сидел, смотря перед собой.
Дзюнко внутренне удивилась. Она не услышала и не почувствовала появления этого человека на дорожке, не ощутила, как он присел рядом. Это было очень странно. Девушка всегда остро чувствовала чужое присутствие. А сейчас создалось впечатление, будто он только что возник из воздуха.
- "Возлюби ближнего своего" -- это значит: "Оставь ближнего своего в покое!", но как раз эта часть добродетели даётся труднее всего.
Незнакомец заговорил, повернувшись к Китами. Он был европейцем с приятно округлыми чертами лица, которые удачно обрамляла аккуратная безусая бородка, образованная сросшимися под подбородком бакенбардами. Коротко остриженные черные волосы казались тщательно причесанными, но в то же время сохраняли естественное отсутствие прилизанности. Наряд мужчины составлял строгий черный костюм, такая же черная рубашка и не менее черный галстук. Незнакомец стал похожим на огромную кляксу, вольготно откинувшись на спинку скамьи. Он был строен, но не худощав. Длинные пальцы аристократа принялись отстукивать что-то на обложке книги. Другой, свободной рукой мужчина задумчиво провел рукой по бороде. Он продолжал смотреть на Дзюнко.
- Скажите, красивая девушка, зачем вы сели на мою скамейку?
Глаза у этого типа были глубокие, с этим Китами спорить не стала бы. И голос тоже приятный. Но вот заданный вопрос всколыхнул в девушке неприязнь.
- С какой это стати она ваша? - и Дзюнко ответила мужчине взглядом, который заставлял учеников и учителей ее прежней школы заикаться и уходить прочь. Она умела выглядеть холодно.
Незнакомец, увидев, как посуровела собеседница, не изменился в лице и не шелохнулся. Он ответил тоном, в котором любезность сплеталась с тончайшей издевкой.
- Я ее, разумеется, не метил. Но вам не кажется, что человек, читающий книгу в безлюдном парке, ищет немного уединения? И что можно проявить немного добродетели, оставив ближнего своего в покое?
- В таком случае рекомендую вам поискать себе другую скамью, - если бы у взгляда была температура, Китами могла бы замораживать продукты в промышленных масштабах. - Эту первой заняла я, и глупых сценических выходов с хлопаньем книгами можно было избежать.
Незнакомец прищурился, внезапно став похожим на пригревшегося на солнышке кота.
- Экая вы суровая, - сказал он, выпрямляясь. - Первой, говорите?
- Именно, - Дзюнко не сводила глаз с черной фигуры.
- Вот, значит, как...
Мужчина принялся медленно вставать со скамьи. Дзюнко ощутила, как в виске снова что-то больно кольнуло. И почти сразу же зашумело в ушах. Незнакомец же небрежным движением отряхнулся и слегка поклонился ей.
- Что ж, как угодно. Дело свое я закончил, а потому отдаю сей кусок дерева и металла в ваше распоряжение. Засим пафосно и красиво ухожу за горизонт.
Было в этих словах, поначалу казавшихся рисовкой спесивого мажора, нечто паясничающее. Произнося слова, мужчина поднял свободную руку и по-женски изогнул запястье, словно карикатурно подражая жестикуляции дешевого актера в театре. Брови над прищуренными глазами иронически приподнялись. Последняя фраза прозвучала с почти комическим придыханием.
