Еще одним оправданием было то, что так он срежет путь до села Ловозеро, откуда должна начинаться показанная небесным духом дорога.
Так или иначе, запретный рубеж, очерченный нойдом, он уже пересек. И пока что никуда не провалился.
И все же Нанас попридержал оленей, тем более по лесу особо разгоняться не стоило. Да и снег здесь был более глубоким и рыхлым, чем на озере. Крайние полозья то и дело проваливались, и нарты все чаще скользили своей средней частью, сделанной в виде кережи[8]. Такие нарты придумал сам Нанас еще три зимы назад. В одной кереже было ездить не очень удобно — сани то и дело норовили опрокинуться набок; полозья же обычных нарт проваливались в глубоком и рыхлом снегу. Вот он и додумался объединить оба вида саней в один. Кережа крепилась к боковым полозьям с помощью березовых копыльев, и когда полозья оседали в снег, нартам не давало проваливаться ее днище, на полосе которого они и скользили дальше. Да и сидеть в кереже было куда удобней, чем на настиле обычных нарт. В ней даже можно было спать на стоянках, закутавшись в оленьи шкуры, что теперь вполне могло пригодиться Нанасу. Кстати, его сани всем пришлись по душе. Пожалуй, это было единственное, за что его искренне хвалили соплеменники.
Здешний лес показался ему точно таким, что и вокруг сыйта, — будто и не уезжал никуда. Те же почти сливающиеся белизной со снегом березы — кривоватые и не особо высокие; те же тонкие редкие сосны с голыми внизу золотисто-коричневыми стволами; та же торчащая повсюду голая щетина ивняка и ольхи. Лишь только ели выглядели более мрачными: опущенные под тяжестью снега колючие лапы и впрямь казались лапами — растопыренными, живыми, вот-вот готовыми схватить зазевавшуюся добычу, которой в этот момент был он сам. Ему стало здесь неуютно, захотелось даже повернуть оленей назад, к озеру.
К счастью, впереди показался просвет.
Выехав на большую поляну, Нанас решил остановиться и перевести дух. Да и оленям пора было дать отдохнуть. Он отбросил хорей в снег, и хорошо выученные олени послушно остановились. Юноша встал с нарт, ослабил упряжь, и оба быка тут же принялись разгребать мордами и передними копытами снег, в надежде докопаться до ягеля.
Сейд тоже остановился, уставился на Нанаса своими морошковыми глазами, словно спрашивая: «Ну, что дальше?»
Нанас спустился с саней, погладил пса, почесал за ухом, а заодно осмотрел следы побоев. Странно, но, похоже, Сейд чувствовал себя хорошо.
— Заживает, как на собаке! — сказал ему, улыбаясь, Нанас. — А дальше что? Пойдем вперед, искать дорогу!
Глава З
ПЕРВЫЙ ОСКОЛОК СТАРОГО МИРА
Нарты снова скользили по хрусткому насту. Нанас опять восседал в кереже, держа в левой руке хорей, а в правой вожжу. По-прежнему рядом с оленями бежал верный пес. Полозья мерно раскачивались на болотных кочках. Правда, болото теперь было другое, не то, где они с Сейдом отыскали мешок небесного духа, ну так это и к лучшему.
Только теперь, отъехав уже на большое расстояние и убедившись, что погони больше не будет, успокоившись и ободрившись, Нанас решился вернуться в своих мыслях к сошествию с неба могучего духа и тому, что им пришлось пережить после.
Дух забрал у Нанаса свободу, приказав выполнять свою волю. Вместо свободы Нанас получил в своей до сих пор не слишком-то осмысленной жизни первую понятную цель.
Даже несколько целей. Какие-то из них казались очень далекими, малопонятными и пугающими, и о них он старался пока не думать, а некоторые виделись не очень и трудными, как та, например, с которой он уже справился. Небесный дух первым делом приказал найти мешок с двумя заколдованными шубами (Нанас понял потом, что так он называл малицы); перед тем как спрыгнуть с огненных нарт, он сбросил его на землю. Одну шубу должен будет надеть Нанас, когда затрещит волшебная коробочка, которая тоже была в мешке, а вторую следует надеть той девушке, Наде. Дух объяснил, что эти шубы защитят их от злого колдовства, которое духи наслали на землю, а коробочка будет подсказывать, где вред от него особенно силен и опасен.
Дух показал на карте, с какой стороны он летел на огненных нартах, которые называл смешным и непонятным словом «сушка», и сказал, что мешок большой, размером примерно с Нанаса, да к тому же еще и красный, так что найти его будет легко.
Это было последним, что сказал ему дух. Потом он снова закашлялся, побледнел и показал глазами, чтобы Нанас расстегнул его пятнистую малицу. Нанасу опять стало страшно, но ослушаться духа было еще страшней, и он все-таки догадался, за какую «собачку» нужно тянуть, чтобы разошелся длинный зубастый шов, идущий сверху вниз через всю эту странную одежду. На поясе под ней Нанас увидел красивые кожаные ножны, а в них… Сразу забыв и о страхе, и о том, что не мешало бы спросить разрешения, он вытянул оттуда большой металлический нож с лезвием длиной в две ладони. Нанас держал его в трясущейся от волнения руке и думал, что умрет на месте от зависти. Такого ножа не было ни у кого в сыйте, даже у Силадана и старейшин! Ножи из металла вообще имели не больше двух-трех десятков человек, да еще с десяток общих ножей держали специально для охоты и для забоя оленей. Но все они были очень старыми, с узкими и короткими источенными лезвиями, и ломались один за другим. А этот!.. Нанас не мог налюбоваться на прекрасное чудо, глядясь в его широкое блестящее лезвие, словно в водную гладь тихого омута. Но, высказав духу свое восхищение, он увидел, что тот лишь поморщился, то ли от боли, то ли давая понять, что нож ему не интересен. А потом снова стал делать глазами знаки, явно требуя, чтобы Нанас достал из-под малицы что-то еще. Пошире распахнув ее полы, юноша увидел изнутри на одной из них большой широкий карман, на сей раз обычный, безо всяких зубов. Он сунул туда руку и достал странную коричневую дощечку, которая была удивительна тем, что легко гнулась в руках. Небесный дух облегченно выдохнул, а Нанас продолжал вертеть дощечку, пока она внезапно не раскрылась, и лишь тогда он понял, что никакая это не дощечка, а множество сшитых с одной стороны и очень ровно обрезанных тонких листов такой же точно кожи, из которой была сделана карта. Только здесь все листы были белыми с обеих сторон, и также с обеих сторон их густо покрывали неровные, совсем некрасивые узоры: где-то синие, где-то черные, а ближе к концу «дощечки» — и вовсе будто зачириканные тонким угольком. У Нанаса мелькнула мысль, что это, возможно, не узоры, а тоже буквы, только не человеческие, а те, которые умеют писать и читать только духи. Тем более, на самом первом листе и впрямь были крупно написаны вполне обычные на вид буквы, из которых он узнал, правда, всего несколько. Нанас спросил, что ему с этим делать, но дух не ответил. И лишь тогда он увидел, что глаза небесного пришельца закрыты, лицо окаменело, и осознал, что хриплого, натужного дыхания не стало слышно. Если бы перед ним был человек, Нанас бы определенно решил, что тот умер. Дух же, разумеется, умереть не мог. Он либо продолжал играть с Нанасом в неведомую игру, либо улетел по своим делам, сбросив ненужное больше тело словно зимнюю малицу с наступлением лета. Нанас же сунул «дощечку» за пазуху, а чудо-нож вместе с новыми ножнами повесил себе на пояс, впервые за последние годы радуясь так, как умел лишь в детстве. Но перед этим он сделал то, о чем давно мечтал и что очень непросто было выполнить в сыйте: отбросил за спину капюшон, собрал в пучок свои длиннющие рыжие космы и откромсал их острым лезвием. Затем подрезал все время лезущую в глаза челку и остался очень доволен результатом. Старые ножны вместе с выглядевшим теперь нелепым костяным ножом он сначала хотел попросту выбросить, но потом, решив, что не в его положении разбрасываться вещами, просто снял их с пояса и, вернувшись к нартам, засунул поглубже в мешок со снедью.
