– Итак, – говорила колдунья, – что мы имеем. Великие маги караулили-караулили границу и проморгали тайный заговор у себя под носом. Так?
– Ну... – протянул Юрген Юм. – Может быть.
– Цеховые старшины знают, что граница брошена почти что без присмотра?
– Могут предполагать.
– Тем не менее не предполагают, ибо в Грааге никого из них сейчас нет.
– У них множество дел в самых различных местах мира.
– А! – сказала Маддалена. – Значит, получается, что это уже никому не надо, кроме меня? У тех, кто колдует в долине, давным-давно были далекоидущие планы. Вы куда все это время смотрели?
– Ты кто такая, чтоб меня отчитывать? – возмутился Юрген Юм. – Я все это время смотрел в долину! Я, между прочим, пресек пятнадцать весьма подготовленных попыток проникновений и пробоев границы изнутри и снаружи. Я сплел зеркальную сеть, одно из лучших достижений магического искусства на сегодняшний день...
– Не такой-то уж она была и лучшей, раз я ее разбила, как стакан, – заявила колдунья.
– Нашла чем хвастать! – подскочил на лавке Юрген Юм. – Ты открыла дорогу всем, кто до сих пор скрывался и лелеял безумные мечты о соединении миров, кому, видите ли, свободы в пределах цеха и границ не хватало! Сейчас они полезут со всех сторон. Опрокидывай их обратно, если ты такая умелая!
– Да? – фыркнула колдунья. – Ты, бледный, скажи еще, будто я во всем виновата. Бросай свой дурацкий цех, иди сюда и сам держи эту границу. Я сторожевой собакой цеху быть не собираюсь. Я вообще сейчас наверх уйду и Силу потеряю. Цеху назло.
Она развернулась и с гордо поднятой головой направилась к лестнице.
– Стой! – крикнул Юм, выбегая на середину маленькой комнатки. – Ты не можешь все бросить и уйти!
Маддалена повела плечиком.
– Могу, и буду прекрасно себя чувствовать.
– Ты заслужишь прощение цеха, если поможешь нам!
– Плевала я на ваше прощение. Граница рухнет – цех подохнет.
– Маддалена, стой! Заклятие Единорога можно снять!
Колдунья была уже на самой границе, на ступеньке, четвертой снизу. Она остановилась.
– Клянись, – не оборачиваясь, проговорила она. – Клянись, что ты сделаешь это сам или заставишь другого, кто сможет сделать.
– Клянусь, – сказал колдун. – Поверишь мне на слово или, как цех, желаешь взять заклад?
– Желаю.
– Бери.
Май переводил взгляд с одного колдуна на другого. Минуту ничего не происходило. Оба молчали и не двигались.
– Довольна? – спросил наконец Юрген Юм. – Теперь понимаешь, в каком я положении? Я даже с шаром контакт поддержать не могу. И я уже не боюсь раздавать заклады.
Маддалена милостиво повернула к Юму лицо.
– Надеюсь, что с твоим мнением считаются в Мастерском Совете, черный колдун, – сказала она.
Юм смолчал.
– Итак, – сказала Маддалена, – продолжим. Откуда стало известно, что рано или поздно граница падет?
– В долине живет адепт Искусства Истинного Прозрения. Он предсказал.
– Не мог он сам ускорить процесс?
Юрген Юм покачал головой.
– Не могу судить. Вообще-то Искусство Истинного Прозрения считается чисто теоретической отраслью магии, но его основами я никогда не интересовался, поэтому пределов применения не знаю.
– А кто рушит границу, ты знаешь? – мрачно спросила колдунья.
– В долине трое могут это сделать по отдельности. И множество людей, которые способны на такое, если соберутся вместе.
Май знал, куда пойдет разговор дальше.
– Бернгар Пелерин входит в число троих? – подал голос он.
– Да, – ответил Юм. – Он – Мастер Магии Перемены Мест. Кроме него, есть Сэд Сэливан, Мастер Истинного Прозрения, и Зау Брун, Мастер Повторения Пути.
– Это Пелерин, – сказал Май. – Он исполняет предсказание.
– Откуда знаешь? – подозрительно прищурившись, спросила Маддалена.
– Я могу быть хорошим предсказателем, когда стою по эту сторону границы, – пожал плечами Май. – Я знаю, вот и все. Пользуйся, пока я рядом.
– Так, – сказала Маддалена, протянув к нему руку с поднятым пальцем. – Значит, стой по эту сторону границы и молчи. Когда будет надо, мы тебя спросим. Мастер Юм, на каком месте в этом доме вы обычно рисуете пентаграмму?
Юм вздохнул.
– Ты на нем стоишь. Мел в шкафчике над камином.
– Мне не нужен мел. Мне нужно мыло и зола.
– К какой школе ты себя относишь? – спросил колдун.
– К школе, которая полагает за основу правило, что в мире нет ничего такого, чего нельзя было бы разрушить. Я придумала эту школу сама. Есть в цехе что-нибудь похожее?
– Ничего похожего нет.
– Вот и хорошо. Тем труднее вам со мной придется, если что пойдет не так.
* * *
Май стоял в стороне, пока Маддалена, подоткнув юбки, мылом чертила пентаграмму на дощатом полу, засыпая в стыки досок смешанную с каминной золой соль. Пол и потолок смирно покоились на своих местах, словно специально давая ей возможность закончить подготовку. В нетопленом доме становилось все холоднее. Май мерз. Колдунья вытирала со лба бисеринки пота. Она проверяла соразмерность начертанного, меряя расстояние шнурком с узелками, наносила мылом невидимые глазу письмена, посыпала их золой, проводила ладонью – проявлялись буковки и штрихи. Потом она расставила по углам пентаграммы предметы: чашку с водой, солонку, кусок мыла, горсточку золы. Но над пятым углом призадумалась.
– У тебя в самом деле хорошо получается предсказывать? – спросила она Мая.
– Я и сам удивляюсь, насколько хорошо у меня получается, – подтвердил он.
– А давай-ка включим тебя, – предложила ему Маддалена. – Будет интересно получить такую поддержку.
Май не хотел бы казаться безрассудным, но за три последних дня он почти перенял у колдунов совершенно необычный для себя образ мыслей и действия.
– Это ускорит мое возвращение в Котур? – спросил он.
– Несомненно.
– Тогда включай, – согласился Май и совершил поступок, который, задумайся он над тем, что творит, счел бы лежащим за гранью разумного: сам шагнул в свободный угол пентаграммы.
И тогда началось. Он увидел то, что все это время незримо присутствовало вокруг, принизывало воздух и толщи гор, то, что он время от времени улавливал, но для реального восприятия чего простые человеческие чувства слишком грубы и ограниченны.
Немножко позванивала музыка из ледника. Чашка с водой была волшебным зеркалом, отражающим небо и направления ветров. Горсть золы оказалась спящим вулканом, диким родственником спокойных гор. Солонка изображала глубинную мощь океана, готовую превратиться в любой момент из заискивающе лижущих берег волн во всесокрушающую водяную стену. А мыло символизировало собой самую суть превращения, несоответствие кажущегося действительному, зыбкость реального и реальность снов, свободно перетекающих друг в друга. Загадкой оставалось только, что же значил сам Май. Неразрывную связь времен, не иначе.
