Они прошли через весь остров и поднялись на кромку обрыва. С обеих сторон клубилась водяная взвесь. Все вокруг было мокрым — нескончаемый дождь орошал поросшие мхами скалы. Здесь, возле самого водопада, разговаривать было почти невозможно. Рев падающей воды был столь громким, что приходилось кричать, и беседа словно сама собой превращалась в ссору.
— А что будет с нами?! — напрягая голос, выкрикнула Ласка. — Ты подумал об этом?! Что будет со мной — и с моим будущим ребенком?! Ты хоть представляешь, какие силы собираешься задействовать?! Да мы перед ними — ничто!!!
— Успокойся. Я уверен, что нам ничего не грозит. Ну, почти уверен.
— Почти?! — от ярости и возмущения у нее не хватало слов. — Почти!!!
— Ладно, перестань, — сказал Озорник. — Этот спор можно продолжать целую вечность. Пора начинать.
Он сдернул с глаза повязку, скомкал ее и, широко размахнувшись, зашвырнул в кипящую пропасть. Левый глаз пульсировал зеленым огнем; он казался смотровым окошком в какой-то адской топке.
— Посмотри на себя! — выкрикнула Ласка, нащупывая в кармане холодную рукоятку пистолета. — Ты ведь уже не человек!!!
Осокин что-то сказал, почти неслышно за ревом воды — вроде бы, «ошибаешься», — и достал из-за пазухи Лексикон.
— Я не позволю тебе сделать это!!! — Девушка выхватила пистолет, взвела курок и направила ствол в грудь Озорника. Их разделяло всего три шага. Осокин поморщился и снова что-то произнес, должно быть, «отдай». Девушка покачала головой. Он шагнул к ней, протягивая руку… И Ласка нажала на спуск.
Выстрел прозвучал сухо, будто щелчок, как-то несообразно с мощной отдачей. Роба на груди Озорника словно взорвалась; пуля отшвырнула его назад. Он рухнул навзничь, скорчился, заскреб пальцами, сдирая с камней мох… И замер в неподвижности. Лексикон выпал из его руки, и стальной переплет вновь стал неуловимо менять облик, не даваясь глазу…
— Ради моего ребенка, — прошептала Ласка. — Он должен жить. Обязательно.
Осторожно, чтобы не поскользнуться, она спустилась с утеса и пошла назад. На полпути ее встретил Потап. Вид у медведя был встревоженный.
— Это… Стреляли навроде… Ты как?
— Я в порядке. Пойдем отсюда, Потапка.
— Озорник-от где?
— Его больше нет. — Собственный голос показался Ласке неестественно звонким, словно натянутая до предела струна. К горлу подкатил горячий комок, в глазах все расплылось…
— Как так нет? — не понял медведь.
— Я… Его… Убила, — выдавила Ласка и разрыдалась.
Получасом позже они сидели на берегу и смотрели на воду. Река огибала остров, вспухала порогами, кружила в водоворотах клочья пены… Преодолеть такое течение на веслах казалось делом безнадежным. «Не беспокойтесь об этом», — улыбнулся Озорник, когда прямо по курсу возник водопад; и они перестали думать о том, как будут возвращаться — ведь с ними был он, чародей, способный остановить реку или обернуть ее вспять…
— Ладноть, тут сидючи, далеко не уедем… — покряхтел медведь. — Сделам так: поднимемся ровно посередке, сколь сил хватит, а потом сразу к берегу. Авось в буруны не затянет…
Ласка нехотя поднялась. Потап предлагал единственный разумный выход: других способов выбраться с острова-ловушки, похоже, не существовало. Вся надежда была на могучие, не чета человеческим, мускулы зверя, — но хватит ли их на то, чтобы выполнить задуманное? Что ж, спокойно подумала девушка; скоро я это узнаю. Минут через пять…
* * *
Прошло немало времени, прежде чем он шевельнулся и застонал. Нескончаемая морось — приносимая ветрами водяная пыль успела пропитать всю одежду, так что, очнувшись, он тут же начал дрожать от холода. В груди поселилась тупая боль. Крайне осторожно, словно боясь разбить хрупкое стекло, он расстегнул робу и сунул руку за пазуху. В ладонь лег покореженный кусок металла: серебряная кокарда, изображавшая некогда оскаленную волчью морду. За прошедшие месяцы благородный металл покрылся неопрятными темными пятнами окислов. Вещь была безнадежно испорчена — ударившая в эмблему пуля смяла ее, сама превратившись в толстую свинцовую лепешку.
— Да уж, нарочно так не попадешь, — хрипло вымолвил Озорник и усмехнулся; впрочем, усмешка тут же сменилась гримасой боли.
«Похоже, ребро сломано. Черт бы побрал всех женщин и карманные пистолеты!» Опираясь о скользкий камень, он встал. Вздохнуть полной грудью не получалось. Мокрая одежда неприятно липла к телу. Сумерки уже сгустились, но он отчетливо видел лежащий неподалеку Лексикон. Странно: неуловимо меняющаяся книга не казалась чем-то чужеродным среди скользких камней и мха; она словно бы тоже была частью этого мира, частью первозданной природы. Болезненно скривившись, он нагнулся и поднял ее, прерывая метаморфозы; но открывать не спешил. Тонкие пальцы задумчиво поглаживали мокрый металл переплета. Ревущая пропасть была всего в нескольких шагах. Посильнее размахнуться — и… Озорник улыбнулся. Это был миг чистого, почти физиологического наслаждения: осознание того, что судьба целого мира находится целиком и полностью в твоей власти — здесь и сейчас.
В темнеющем небе одна за другой проступали звезды.
— Ну что ж, пожалуй, пора, — вымолвил он, не слыша сам себя за ревом вод. — Приступим.
Левый глаз Озорника полыхнул изумрудным огнем.
* * *
— Ох! Моченьки моей боле нет! — пробормотал Потап, с размаху садясь на землю. Ласка молча устроилась рядом, легла ничком, уставившись в ночное небо. На душе было пусто — ни мыслей, ни чувств, ничего. Но это и к лучшему, наверное. Там, на острове, наплакавшись вволю в мохнатое плечо медведя, она словно бы выгорела изнутри; а потом и вовсе стало не до эмоций. Грести против течения оказалось немыслимо трудной задачей: двухлопастное весло мало что не выворачивало из рук — а лодка продвигалась вперед мучительно медленно, словно в дурном сне. Вскоре она выбилась из сил, вдобавок в животе начались рези.
— Я больше не могу! — выдохнула девушка, обернувшись.
— Отдохни покуда! — Потап махал своим веслом, словно заведенный; в его лапах оно казалось почти игрушкой. Ласка даже испугалась, глядя, как прогибается древко в такт могучим гребкам: не сломалось бы. Но весло выдержало. Поднявшись вверх по течению настолько, чтобы зияющая кромка водопада перестала представлять угрозу, медведь направил лодку к берегу.
— Седни здесь заночуем, — проворчал Потап, немного отдышавшись. — А завтрева уже двинем обратно. Супротив течения трудненько будет — ну да все легче, чем пехом…
— Думаешь, на лодке быстрее выйдет? — спросила Ласка.
— Да уж всяко быстрей. Опять же вдоль бережка пойдем. Случись в воде какой ящер — завсегда причалить можно, а коли на суше — так на глубину уйти. Оружья-то у нас — твоя винтовка, и все; штуцер я еще в лагере обронил. А что магазинка супротив здешних тварей: все равно что на волка с дробишкой мелкой…
Закончить свою мысль Потап не успел. По нервам ударил жуткий металлический шелест — словно исполинская шашка покинула ножны; а в небе над водопадом вспыхнул Знак.
— Не может быть! — воскликнула Ласка, вскакивая на ноги. — Я же… Нет!
— Стрелила, говоришь, колдуна-то нашего? Чей-то не похоже… — хладнокровно отозвался медведь.
— Надо остановить его! — крикнула девушка, цапнула за ремень «ли-метфорд» и кинулась было к лодке. Потап перехватил ее, заставив остановиться.
— Пусти!!!
— Не, не пущу, — покачал косматой башкой зверь. — Ты и так накуролесила порядком, сиди уж теперь.
— Я должна это сделать! Иначе он разрушит весь мир!!!
— Сиди, кому сказано! — вдруг рявкнул Потап; от неожиданности Ласка даже попятилась — медвежий рык был более чем внушителен. — Не по силам тебе, ужель не ясно! Чему бывать, того не миновать, — добавил медведь тоном ниже. — Да и не поспеешь. Эвон, гляди…
Звезды исчезли с ночного неба. Их больше не было видно — ни единой; зато над миром, один за другим, возникали Знаки. Черный бархат ночи горел в изумрудных лучах; свистела великанская шашка, высекая иероглифы Апокалипсиса. Строка за строкой ложились они на небосвод. Вскоре сделалось светло, словно днем; стаи потревоженных птеродактилей взмывали над деревьями, пронзительно пища. Им вторили голоса крупных ящеров: медлительные бронтозавры и мегатерии ревели, напуганные страшным зрелищем, сбивались в стаи, ища спасения от невиданной доселе напасти. Знаки занимали уже все небо, от восточного до западного горизонта; они теперь писали сами себя, порождая все новые и новые формы. Ласка представила себе, как чудовищная тайнопись разрастается и опоясывает весь мир. Повинуясь воле того, кто стоял сейчас у кромки великого водопада, вспыхивает небо над Атлантикой и Тихим океаном, над бескрайними просторами Снежной Страны и вершинами Памира, выметает полуденные тени с улиц европейских городов и расцвечивает изумрудным сиянием азиатские степи… Люди бросают свои дела, выходят из домов на улицы, с ужасом и благоговением смотрят вверх… Кто-то вдруг падает на колени, каясь во всех грехах, кто-то шепчет молитву, кто-то просто молча стоит, не в силах сдвинуться с места, — а Знаки пляшут, кружатся в дымных жгутах облаков, сплетают петли и плоскости холодного неземного огня…
