от целебных зелий, и не услышал ни скрипа двери, ни звука шагов.
Таа притворил за собой дверь, помедлил, разглядывая пленника. Была ли вспышка результатом ритуала, для которого он передавал царице кровь? Или Сила, которую Перкау утаил в себе, просто нашла выход, когда боль стала нестерпимой? Мятежный бальзамировщик был измождён, измучен, беззащитен. Но Таа не обманывался внешностью.
Склонившись над пленником, он кончиками пальцев активировал несколько точек на его и поспешил отстраниться. Глаза мятежного жреца распахнулись, когда он очнулся с судорожным вздохом, – обычные тёмные глаза, без искр тлеющего на дне безумия. Взгляд метнулся к Таа. Тело выдало страх, инстинктивно сжалось, но этот рэмеи не был сломлен, нет. Таа читал это в его взгляде, в его лице – упрямую волю, готовность идти до конца, смирение перед своей участью, за которым приходит абсолютный покой.
Этот покой он и хотел пошатнуть, лишить последних опор. За тем он и пришёл сюда сегодня.
– Моя сестра по служению вернулась из северного храма, – проговорил Таа.
Внимание пленника принадлежало ему безраздельно. Перкау не пытался подняться, даже сесть – берёг силы, знал, что обработанные целительницей раны начнут кровоточить.
– Она привезла членов общины на суд, – Таа ронял слова скупо, взвешенно, наблюдая за реакцией.
– Я отвечаю за них, – хрипло проговорил мятежник. – Я один. Что их ждёт?
– На всё воля Владыки, – Таа развёл руками.
– Но ты ведь знаешь…
– Я знаю, что северный храм был запечатан. Больше там не будут возноситься молитвы Хранителю Вод Перерождения. Место Силы было живым…
Перкау закрыл глаза, но Таа уже успел увидеть то, что хотел – отчаяние.
– Если пожелаешь что-то сообщить – не Великому Управителю, не Дому Владык, а мне, – позови через стражей, – доверительно сказал жрец. – А уж я найду способ замолвить слово перед Первым из бальзамировщиков. Я знаю, что ты хочешь защитить своих. Я вижу твою волю и твою смелость.
– Я сказал всё, что знал, – выдохнул мятежник.
Таа развернулся к двери и бросил через плечо:
– Может быть, ты упустил что-то важное…
– Мой будущий Владыка жив. И он вернётся.
Таа покачал головой и аккуратно притворил за собой дверь. Перкау нужно было время, чтобы решиться. Жрец не сомневался – пленник призовёт его.
– Таэху ни слова, – велел он стражам, и те поклонились.
Таа хорошо знал свой храм и знал, как разминуться с целительницей в здешних переходах. Весть для Амахисат он решил передать позже.
* * *
Кахэрка излагала сухо, сдержанно, по существу. Бальзамировщики вообще считались наименее эмоциональными из рэмеи, и жрица в полной мере отражала эти представления. Хатепер привык смотреть дальше, глубже. Усталость, сковавшая разум, не помешала ему и сейчас. От него не укрылось, что приказ запечатать храм был ей не по душе, вызывал некую внутреннюю муку, которую жрица надёжно скрывала.
Два пса сидели у её ног – неизменные спутники, без которых она редко где появлялась. Когда Хатепер смотрел на всю троицу, ему казалось, что они являются единым существом. Возможно, в некотором смысле так и было.
Минкерру доклад уже слышал и не проявлял никакой заинтересованности – до определённого момента. Жрецы общины и без того были отданы ему на суд Владыкой – Император оставил себе только Перкау. Но когда Кахэрка перешла к рассказу о том, как исследовала древний некрополь, Первый из бальзамировщиков открыл глаза.
– Господин мой Великий Управитель, – почтительно произнесла жрица, склоняя голову, – я сочла необходимым доставить этот саркофаг в столицу. Возможно, на него стоит взглянуть и самому Владыке, да будет он вечно жив, здоров и благополучен. Вы позволите? – спросила она уже у обоих – Хатепера и Минкерру.
Дипломат сделал жест, чтоб жрица продолжала. Кахэрка скользнула к дверям и кликнула кого-то. Два крепко сбитых служителя Стража Порога внесли саркофаг, сработанный грубо и быстро. Он не был искусно расписан, но на поверхности отполированной крышки были нанесены все необходимые ритуальные формулы, призванные облегчить путь души на Суд Ануи и к Водам Перерождения. Жрецы бережно опустили саркофаг перед Минкерру и Хатепером.
– Тревожить мёртвых – не в наших правилах, да простит нас Страж Порога, – проговорила Кахэрка. – Мы не желаем оскорбить твой взор, господин Великий Управитель.
– Откройте крышку, – прошелестел Минкерру, чуть шевельнув пальцами.
Кахэрка скрестила руки на груди, ожидая. Жрецы отодвинули крышку, и Хатепер чуть подался вперёд. Внутри лежала искусно запелёнатая мумия. Захоронение было, насколько он мог судить, произведено недавно. Маска, сработанная из нескольких слоёв проклеенного льна, со всем тщанием передавала черты умершего – черты, показавшиеся Хатеперу отчего-то смутно знакомыми.
– Мы могли бы снять покровы… если потребуется, – бесстрастно сообщила Кахэрка. – Восстановить характер полученных ран, причину смерти… Тело многое способно рассказать знающему бальзамировщику – даже тело, уже подготовленное для вечности.
Хатепер невольно задержал взгляд на этой женщине, которую, казалось, ничто не беспокоило. «Неудивительно, что в народе вас побаиваются», – подумал он с мрачной иронией.
– Что ты хотела нам показать, мудрая?
– Вот эту надпись, мой господин, – Кахэрка указала на грудь мумии.
Там, где у умершего находилось сердце, крепилась деревянная табличка, на которой были начертаны символы последних напутствий. Хатепер поднялся, приблизился, чтобы посмотреть… и едва справился с собой, чтобы скрыть сильнейшее волнение, охватившее его.
«Вечная жизнь Сенахту, сыну Бенат и Иуи...»
Когда-то он сам обучал царевича искусству письма, сам ставил его руку. И потому то, что написано этой рукой, он узнал бы даже во сне.
Не удержавшись, Хатепер коснулся таблички, очертил знаки кончиками пальцев, не веря возможному чуду, не веря себе самому.
– Хэфер… – беззвучно выдохнул он и вскинул голову. – Я доложу Владыке, но и без слов его могу подтвердить, кто писал напутствия.
– Повелишь снять табличку, господин мой? – так же бесстрастно осведомилась Кахэрка.
«Единственному другу и стражу…» Этот рэмеи защищал Хэфера в пустыне. Его тело не должно было уцелеть, ведь именно на него, на Сенахта, легли официальные обвинения в предательстве. Хатепер поднял в памяти приказ Секенэфа. Нэбвен нашёл общину в заброшенном храме и доложил о единственном рэмейском теле, которое они обнаружили. После Паваху был дан приказ свершить справедливость, согласно его разумению… но он, стало быть, не уничтожил останки брата по оружию, или же Перкау не позволил.
«Память о тебе да живёт вечно…»
– Не нужно. Владыка захочет увидеть всё… А этот рэмеи заслужил покой, как никто другой.
* * *
Псы бежали текучей волной вдоль берега бескрайней Реки, наполненной жизнью, памятью веков, глубинной Силой родной земли. Торжественное взлаивание звенело в колдовской тишине, которую обычно
