class="p1">Секенэф прошествовал к ложу. Впрочем нет, уже не просто Секенэф… Хатепер за все годы научился различать эту неуловимую грань, когда его брат становился бо́льшим, чем он сам… и с каждым разом терял всё больше от себя. Сейчас рэмеи, облачённый в простую тунику без императорских регалий, был не просто одним из Эмхет – хрупкая смертная форма не могла скрыть великую мощь, не могла обмануть даже несведущий взор. Присутствие божественного Ваэссира наполнило покои, и в эти мгновения они стали святилищем. Таэху склонились перед Ним, и Хатепер сам склонил голову, беззвучно шепча древние слова приветствия.
Говорили, что Эмхет могли подчинить своей воле любого, кто находился на их земле. Говорили, что их воля могла повернуть Великую Реку вспять. Многое говорили… а Хатепер знал доподлинно: границы возможного для тех, кто воплощал Силу Ваэссира, отстояли далеко за представлениями рэмеи и людей.
Владыка просто вскинул руку и повелел:
– Приди ко мне.
Но никто и ничто живое не могло бы не исполнить этот его приказ. Хатеперу показалось, что ослепительный солнечный свет залил всё вокруг, но свет, видимый не глазами, а самим сознанием. И если он, Эмхет, едва выдержал это, то что было говорить о других…
Время потеряло смысл. Мгновения остановили свой ход. Все процессы, что текли сейчас по воле Владыки, текли за гранью зримого и осязаемого. Предостерегающе вскрикнул кто-то из целителей – кажется, сам Джети, – и божественный сокол сложил свои ослепительные крылья, а немыслимая вышедшая из берегов Сила вернулась в своё привычное русло.
Слишком много для одной души… и тем более – для одного хрупкого разума.
Пространство сомкнулось обратно, и время потекло как прежде. Хатепер видел, как суетились целители над телом, скрученным жуткой судорогой в совершенном безмолвии, видел изогнувшиеся под неестественным углом кисти на белоснежном льне, пену на губах, растянутых в мертвенном оскале.
Сэбни удерживал Паваха за плечи, чуть оттеснив одну из жриц, вполголоса продолжавших свой речитатив. Джети шептал что-то, касаясь то тех, то иных точек на теле воина, потом вместе они влили его в разомкнутые губы какие-то снадобья.
Секенэф ждал, скрестив руки на груди. Дипломат нерешительно приблизился, остановился за его плечом.
Глаза Паваха распахнулись, и Хатепера окатило плескавшимся в них безумием, ужасом, который он не мог ни осознать, ни просто представить. Даже то, что он видел недавно в глазах своего пленника, померкло перед этим.
Взгляд воина был прикован к Императору, не видящий никого более.
– Ваэссир… Эмхет… – хрипло, жутко исторгло измученное горло, и Павах содрогнулся в руках целителей, не в силах отползти дальше от Секенэфа. – Ваэссир… Проклятие…
– Владыка, прошу, – тихо, но твёрдо проговорил Джети и отвёл Императора в тень.
Хатепер был рад, что его брат проявил терпение и не стал спорить.
Взгляд Паваха потух, не выражая осознания. Но, по крайней мере, когда он перестал видеть Секенэфа, то, казалось, успокоился.
По жесту Джети жрицы смолкли и отступили. Сэбни поднёс другие снадобья и чашу воды. Целители исполняли свой долг – сохраняли смертную форму, выравнивали, как могли, течение энергий и общее состояние.
Джети сел рядом с Павахом, коснулся его лба, груди, потом аккуратно взял за руку и спросил очень мягко:
– Ты знаешь, кто ты?
Обескровленные губы воина сложились в бледное подобие улыбки. С видимым усилием он приподнял другую руку, ткнул себе в грудь:
– Храбрый… Инени…
Хатепер отвёл взгляд. Джети тихо говорил что-то ещё, спрашивал, но больше Павах не сказал ему ничего членораздельного. Дар речи не оставил его, но он едва осознавал действительность. Что-то в нём сломалось безвозвратно. Не успев даже удивиться себе, Хатепер вдруг почувствовал острую жалость. Лучше было видеть кого-то мёртвым, чем расколотым.
– Сейчас, – негромко произнёс Секенэф из сгустившихся теней, но это простое слово прозвучало как приговор.
– Он… не готов, Владыка мой, – предостерегающе промолвил Джети, сжав руку воина. – Больно смотреть взором целителя.
– Времени у нас нет. Отошли остальных, – приказал Император. – Тебя одного будет достаточно. Тебя и Хатепера.
С поклонами прочие Таэху удалились. Дипломат успел мельком увидеть мрачную озабоченность на лице Сэбни. Хатепер много лет работал с Итари, знал, что когда целитель отдавал кому-то достаточно своих сил, своего искусства, он не мог не питать хотя бы искры тепла к своему подопечному, кем бы тот ни был.
Джети тяжело вздохнул, успокаивающе погладил Паваха по плечу, тихо произнёс что-то одобряющее. Тот никак не отреагировал – может, и не заметил. Дипломата он, казалось, не видел вовсе – смотрел куда-то сквозь окружающую действительность, возможно, в те просторы и эпохи, которые открылись ему в трансе в подземельях.
По жесту Владыки Ануират шагнули к ложу, оттеснили Верховного Жреца и подняли воина на ноги. Впрочем, стоять тот почти не мог, и они закинули его руки себе на плечи, удерживая ровно.
– Осторожнее! – воскликнул Джети, но стражи Владыки слушали только Владыку.
Покачав головой, Таэху встал за спиной Паваха, положил ладони на его плечи, сведя большие пальцы так, чтобы касаться места соединения позвоночника с основанием черепа. Хатепер мог только представить, сколько своей Силы Джети влил и ещё вольёт в этот сосуд.
Воин оставался ко всему безучастным. Но когда Секенэф выступил из тени и приблизился, взгляд Паваха сфокусировался, а из его груди вырвался не то стон, не то всхлип, правда, едва различимый. Он мог не осознавать, но, словно зверь, чувствовал – чувствовал волю, раскрошившую его разум, золотое сияние, ослепившее и опалившее его сознание, а возможно и то, что испытывал к нему не Владыка Ваэссир, но Секенэф-рэмеи.
Когда Император приблизился, заглянул ему в лицо, бывший телохранитель замер, парализованный ужасом.
– Ты станешь моими глазами. Ты поможешь мне увидеть твоего господина, Хэфера Эмхет.
Выбросив руку вперёд, он накрыл ладонью лоб Паваха, точно запечатывая связь между ними, и ослепительная солнечная река хлынула в разум воина, плавя всё на своём пути.
Вязко потянулись мгновения. Внезапно тяжёлую тишину разорвал дикий звериный вой, который не под силу было исторгнуть живому рэмеи. Джети застонал сквозь зубы, удерживая ладони на плечах воина, содрогавшегося в руках Ануират и, казалось, сгоравшего изнутри заживо. Император не отнимал ладонь.
– Больше нельзя! Прошу! – воскликнул Верховный Жрец, но его голос потонул в вое Паваха.
Это вывело Хатепера из странного сковавшего его оцепенения.
«Твоя же задача – не дать мне уничтожить пса прежде, чем он перестанет быть мне нужен…»
Хатепер не знал, что управляло им в тот миг – приказ брата или жалость. Он не помнил, как бросился к Секенэфу, как пытался оттащить его, как
