-- Пахан! Там кто-то скачет на четырех ногах, но не лошадь!
Пришлось подняться и залезть на пригорок. Солнце било в глаза и я долго не мог понять, что за странное существо движется в нашу сторону. Ног и, правда -- четыре, а вот голос вполне человеческий, матерный. Прошло еще несколько минут, и из облака пыли выскочил, а точнее выковылял, человек на костылях. Широкое лицо, окаймленное взлохмаченной бородой, сильно смахивало на Гришку, вот только морщин да седины в разы больше.
-- Э, хромоногий, а где Григорий, Ольгин который, уже час почитай ждем? -- Вместо "здрасти" наехал Евсей.
-- А нет больше Григория! -- Запричитал мужик. -- Повязали его бабы, только и успел сыночек крикнуть, чтоб я к омуту бежал. За чем -- не знаю. Рвут его, по волоску раздергают!
-- Как это раздергают? -- Занервничал Федька. -- А бутыли с первачом обещанные где?
-- На поминках увидите, -- скулил мужик.
-- А как же пойманный сом? -- Пискнул Антоха, но мужик отмахнулся:
-- А чем ты, какой сом! Гришке еще ни рук, ни ног не ломали, а ты -- сом! Сом -- это рыба! За него пострадать надобно. Сколько годов изловить не можем, а Гришка раз -- и с первого захода. Врите люди добрые, да не завирайтесь.
-- А ты нас на враках поймай сначала! -- Взвился Евсей. -- Ты хоть раз слышал, чтоб блатные врали?
-- Нет, -- честно ответил мужик. -- А кто это?
-- Это те, кто по понятиям живут, по совести. Мы это! А вон Пахан, -- указал на меня Фраер, -- самый главный, он не то, что сома, дьяка любого в дугу согнет! А за оскорбления ответишь, щас как стрелку забьем...
Кондрат Силыч, видя, что Евсей раздухарился на полную катушку, перевел внимание мужика на себя.
-- Я тебе, мил человек, так скажу: сынок твой тут не приделах, он в одного и лягушку может, не словил бы, да везение у него такое -- мы рядом оказались. А с нами кого хочешь поймать можно. Гляделки-то разуй!
Кореша расступились и мужик заметил наш улов. Сотворилось чудо, Гришкин папа отбросил копыта, в смысле костыли, и на своих двоих подскочил к сому. Над поляной на миг повисла тишина, а затем уши заломило от рева.
-- Свершилось! Слава тебе Господи! Свершилось!!!
-- Да не ори ты так, листья с деревьев сносит, -- не выдержал Евсей.
-- Свершилось!!! -- Не сдавался мужик. -- В деревню сома тащить надо. Срочно! Иначе изувечат Гришку. Бабы не мужики, на руках-ногах не остановятся.
Легко сказать -- тащить, а как? Триста килограмм сомятины это не банка шпрот. Шкура у сома гладкая, вся в слизи, уцепиться не за что. Васька с Ванькой ухватились за жабры, воздух от усердия попортили и успокоились. Лежит рыбина на траве, совести ни в одном глазу, хоть те и рядом валяются. Гришкин папа костылем вышиб. Хотел еще усы сому откусить, да Кондрат Силыч вмешался:
-- Хорош издеваться, он хоть и трагически погибший, но все одно -- тварь Божья.
-- Конечно тварь, сколь годов над нами изгалялся. Отец мой через него чуть калекой не стал, я ноженьками до сей поры маюсь, а что сыну достанется -- подумать страшно.
-- Суй костыли под брюхо, ухватимся с двух сторон, глядишь и допрем, а то и впрямь Гришку на сувениры разберут.
Первые сто метров пробежали рысцой, следующие шагом, потом пришлось сделать перекур. Мы б и больше пробежали, если б Гришин папа за хвост не держался. Так и вошли в деревню, сом на костылях, папа на хвосте, мы с пеной на губах.
-- Прямо, хлопцы, прямо. -- Командовал гадский папа. -- У нас одна улица, блудить негде. Как до колодца дотащите, стало быть, и приехали.
Хорошо ему рулить. За хвост держаться -- не бревна таскать. Передохнули и дальше. Улица-то одна, да конца-краю ей не видно. Пока до колодца дошлепали -- потом изошли. Я мизинец сбил о какой-то камень. Кузнец Сорока штанину оторвал.
-- А где народ-то? Сколь тащим не одной живой души. -- Переведя дух, поинтересовался Кондрат Силыч.
-- Известно где, глазеть пошли, как сына мово бабы увечат, -- подбирая костыли, пробурчал Григорий-старший. -- Я им щас устрою, я им такой аргумент предъявлю, все село трезвыми два года ходить будет!
-- Мы с тобой! -- Заорал Евсей.
В конце улицы, у поваленного забора, бушует митинг. Кричат и буянят только женщины, мужская часть населения сгрудилась через дорогу. Стоят Гришуки, усы обвисли, на рожах черным по-белому писано: "Прощай брат Григорий, встретимся в следующей жизни". Жалко им Гришку, а вмешаться боязно, бабы разошлись не на шутку. Из общего гомона женских голосов выделяется несколько, особо звонких, яростных и стервозных.
-- Оль! Где энтот хорек спрятался?
-- Да в сараюшку к хряку залез и дверь заложил.
-- Может поджечь?
-- Да ты что, Мань, хряка жалко.
-- Ничего, девоньки, хряк проголодается и сожрет его к чертовой матери.
-- А если Гришка раньше жрать захочет? Возьмет и загрызет кабанчика.
-- Господи! А хряка-то за что? Он же не виноват.
У меня мурашки по коже. Нутром чую, еще немного и смертоубийства не миновать. С десяток баб кинулись к соседнему дому, где у забора лежало бревно. Гришкин сосед в миг просек ситуацию. Он рухнул на бревно, обхватил лесину руками и ногами, прилип к стволу, как магнит к железу, хоть пилой вместе с деревом на чурки пили -- не отодрать.
-- Ах, ты гад! -- Заорала плюгавая бабка. -- Лучше б ко мне так прижимался. Взяли девоньки!
Девоньки послушно схватили бревно, взвалили на плечи и помчались вышибать дверь. Испуганный сосед орал благим матом, но отцепляться было поздно. Бабы перли к сараю, как Гитлер в сорок первом на Москву. Если упадет, затопчут и не заметят. Кореша вместе со мной на парализованных ногах едва успели отскочить в сторону. Это вам не стража Волыни -- страшно. Но все же нашелся смельчак -- папа Гришкин. Размахивая костылями, он бросился в самое пекло. А чего ему бояться, это у нас все конечности целые, а у него на весь организм пару ребер не тронутых осталось. С таким здоровьем любой рискнет.
Неугомонный папа выбрал в толпе рослую девку с могучей грудью и от души приложился костылем меж лопаток. Что интересно -- спина у бабы дугой выгнулась, а грудь даже рябью не пошла. Девка охнула и нехотя так, с ленцой, оглянулась. Большие глазища впились в Гришкиного папу, как прожектора во вражеский самолет. Разглядев обидчика, молодуха зло выдохнула, аж челка на лбу вздыбилась и без бигудей в кудри свернулась. Чуть полные руки уперлись в крутые бока и грудастая, все еще хватая ртом воздух, зло выпалила:
-- Чего застыл, как хрен среди морковной грядки, ты и второй костыль уж ломай, пора на протезы переходить.
-- Ольга, охолонь! -- Заблажил папа. -- Муж твой геройское дело сотворил, сома изловил.
