Яшнев одну за другой отправлял бомбы в люк. Во время сражения у него не было других обязанностей. Да и нравилось ему, кажется, поражать врага таким вот образом.
«Альбатрос» сделал гордый круг почета над Месджеде-Солейман. Выстрелы главного калибра, бомбы и длинные очереди «гочкиссов» быстро обратили в бегство турок. Однако этого было Лаверню мало. Враг мог еще собраться после первого шока. Снова пойти в атаку. Чтобы этого не произошло, надо уничтожить как можно больше его людей. Укрылись в доме — бомбу на дом. Бегут по улице — расстрелять из пулеметов. Собрались группой человек в десять-пятнадцать — снаряд из главного калибра. Вот такая жестокая арифметика войны.
И только когда с турками было, можно сказать, покончено, когда большая часть их или осталась лежать на еще дымящихся улицах Месджеде-Солейман или покинула город со всей доступной скоростью, только после этого Лавернь приказал «Альбатросу» зависнуть над крепостью.
— Яшнев, киньте вниз записку, — приказал капитан дирижабля.
Навигатор, а по совместительству еще и бомбометчик, мичман Яшнев извлек из ящика пятифунтовое ядро. Привязав к нему красный вымпел, он кинул ядро вниз. К ядру была привязана прочная веревка полсотни саженей длиной. Врезавшись в землю под дирижаблем, ядро подняло султан пыли, как будто взорвалось.
— Пишите, — кивнул Яшневу капитан. Навигатор достал деревянный пенал, в котором лежали перо и небольшой кусок бумаги. — Сбрасываем якорь, — начал диктовать Лавернь. — Всем держаться в десяти аршинах от места падения ядра. Получение подтвердите одним выстрелом.
Яшнев упаковал бумагу обратно в пенал и отправил его вниз по веревке. Почти следом раздался один-единственный выстрел.
— Отдать якорь, — тут же скомандовал Лавернь.
И тяжелая литая чугунная лапа устремилась вниз. Толстый канат, прикрепленный к ней, начал быстро разматываться из плотной бухты. Когда якорь врезался в землю, казалось, произошел взрыв еще одной бомбы. Такой громкий был звук от удара. А уж облако пыли поднялось столь изрядных размеров, что многие казаки, стоявшие и без того куда дальше десяти аршин, подались назад.
— Давайте лестницу, — велел Лавернь. — Спущусь вниз. Побеседую со спасенными. И ту шкатулку передайте мне, Яшнев, soyez gentil. [28]
Офицер-воздухоплаватель, надо сказать, выглядел вовсе не так, как я их себе представлял. Ни тебе кожаной куртки. Ни шлема. Только круглые очки, защищающие от ветра. В остальном же, он носил самый обычный мундир. Более светлого оттенка, чем у моряков.
Опустив на шею очки, он отдал нам честь и представился:
— Старший лейтенант Лавернь, Воздушный флот. С кем имею честь?
Все офицеры нашего гарнизона представились ему. Каждому он крепко пожал руку. Последним был губернский секретарь Штейнеман. Он через плечо перекинул сумку с образцами персидского угля с рудника.
— Мне приказано забрать отсюда штаб-ротмистра Евсеичева, — сообщил нам старший лейтенант с красивой французской фамилией, — и губернского секретаря Штейнемана.
— А с остальными как быть? — поинтересовался есаул Булатов. — Нам и дальше тут куковать? Ждать, когда турка в себя придет, да снова за нас возьмется? Это, что ли, и есть вся помощь, какая нам положена?
— Турок боятся уже нечего, — весело ответил ему воздухоплаватель. — Вот это я должен передать вам, есаул, как старшему офицеру. Читайте.
Он протянул красиво разукрашенную шкатулку с гербами Русской империи и Левантийского султаната. Внутри оказались два документа. По традиции первый был составлен на русском, второй — на левантийском языке. Из них мы узнали о создании Левантийско-Русской компании. Собственностью ее признавался рудник в Месджеде-Солейман. Для охраны его падишах отправил из Стамбула три пехотных полка.
— Мы пролетали над ними, — добавил Лавернь, когда все наскоро ознакомились с документом. — Полки меньше чем в дне марша отсюда. Так что даже если осаждавшие вас разбойники и соберутся снова, то лишь для того, чтобы погибнуть под ятаганами падишахской армии.
— Выходит, и не зря все было, — протянул есаул Булатов. — Выходит, послужили мы отчизне тут, в Туретчине.
— Не хуже, чем в Баязете, — добавил вахмистр Дядько, приглаживая основательно поседевший за эти дни ус.
— Господа, — напомнил о себе Лавернь, — нам пора отправляться обратно. Пока что ветер очень даже благоприятствует нашему пути. Но как долго это продлится, я сказать не могу.
Воздухоплаватель взялся крепкой рукой за веревочную лестницу. Однако сам подниматься не спешил. Кивнул нам со Штейнеманом.
— Пока я ее тут фиксирую хоть немного, — объяснил он, — подниматься будет легче.
Первым наверх отправился губернский секретарь. Он неловко цеплялся руками и ногами за перекладины лестницы. Казалось, вот-вот упадет. Сумка с образцами персидского угля сильно мешала ему, то и дело грозя сползти с плеча. Губернский секретарь поправлял ее, начиная ерзать всем телом, будто угорь. Оторваться же от перекладин он в себе душевных сил не находил. И, надо сказать, я его за это не винил.
Пока Штейнеман сражался с веревочной лестницей, я повернулся к офицерам нашего небольшого гарнизона.
— Не знаю, господа, придется ли нам еще когда свидеться. Но, надеюсь, я был вам верным товарищем.
Я пожал руки всем офицерам. И вахмистру Дядько. Тот так растрогался, что неожиданно обнял меня, сжав в медвежьих объятиях. А когда оторвался, я с удивлением обнаружил, что он плачет.
— Жаль мне расставаться с вами, вашбродь, — сказал он, смущаясь такого открытого проявления чувств. — Славный вы командир. Лучшего мне и не надо! Через всю Туретчину провели нас!
Мне нечего было сказать ему. Надо заметить, что смущен я был не меньше самого вахмистра. И очень сильно удивлен. Потому что никакой своей заслуги не видел. Скорее уж наоборот. Не потащи я за собой казаков, большая часть взвода сидела бы себе в Стамбуле и в ус не дула. Но ничего такого говорить я, конечно, не стал.
— Ну, мы с вами-то увидимся вскоре, — сказал мне на прощание корнет Мишагин. — Прошвырнемся по набережной Фонтанки. Будем эпатировать барышень небывалым для начала лета загаром. Верно ведь, ротмистр?
— Верно, — кивнул я, улыбнувшись в ответ. — И не только загаром, но и орденами с медалями. Уж точно нас не обойдут за это дело.
Мое внимание привлек воздухоплаватель Лавернь. Он махнул мне рукой и бросил весело:
— Пора лететь в Петербург. За орденами и медалями, ротмистр.
Я отдал честь, как на параде. Повернулся — и поставил ногу на перекладину веревочной лестницы.
