Вечерело. Я зашел к себе домой – только чтобы вымыться и переодеться после дальней дороги. В двери торчала записка: Элисенварги желал меня видеть, причем немедленно, по возвращении из «где бы вы там ни шлялись». Всё такой же душка… Ничего, перебьется.
По дороге к Эльзе я купил цветы – большущий букет белых лилий, целую охапку. Она обожала их… При жизни. Дворик перед особняком моей возлюбленной занесло снегом, однако к крыльцу вела натоптанная тропинка. Странно! Кто же здесь ходил, да ещё так много… С невольным трепетом я достал ключ и вставил его в замочную скважину.
Стоило открыть дверь, как в ноздри мне ударил тяжелый, маслянистый запах. Светильное масло… Повсюду валялись открытые жестяные бидоны. Паркет потемнел от впитавшейся жидкости, на занавесках расплывались безобразные пятна… Князья преисподней, да что же здесь происходит?!
– Эльза! Эльза! – я кинулся вглубь дома. Светильное масло было везде; немудрено, что перед домом всё вытоптано – кто-то же притащил сюда все эти ёмкости…
– Эдуар…
Она стояла посреди комнаты – тонкий силуэт на фоне нежных лиловых сумерек.
– Любимая…
– Не ходи дальше. Пожалуйста.
– Что случилось? Эльза, что ты…
– Эта ноша слишком тяжела для меня, – её голос звучал едва слышно. – Я не могу больше. Я лишь хотела увидеть тебя… Напоследок.
– Эльза, не надо! Пожалуйста… – я сделал ещё шаг. Она чуть шевельнулась. В тонких пальцах что-то блеснуло… Зажигалка. Маленький брусочек металла, такой безобидный с виду… Такой окончательный. Я не успею выхватить его…
– Прошу тебя, не надо. Эльза, теперь всё будет хорошо! Я вернулся, я всё время буду с тобой! Наших врагов больше нет…
– Живи счастливо, Эд. И не спеши… Следом за мной.
Слова застряли у меня в горле. Маленький язычок пламени родился в её руках и начал медленно падать, а я стоял, сжимая охапку лилий, и беспомощно смотрел, как жадные голубоватые язычки разбегаются по полу, лижут подол её платья, карабкаются выше и выше… Мертвые не чувствуют боли.
Огонь подбирался к моим ногам, жар опалял лицо, осушая текущие слезы. Я пятился, роняя цветы – и их тут же пожирало пламя. Она была хорошей актрисой, моя Эльза. Даже смерть не смогла изменить это. Не знаю, чего ей стоило заказать всё это масло и подготовить финальную мизансцену…
Я выбежал на крыльцо, чувствуя, как трещат и сворачиваются от жара отросшие за время путешествия волосы. Клуб огня вырвался из дверей, лизнул притолоку. Особняк полыхал – яркая свеча на фоне окутанного лиловым вечерним волшебством города. Я знал, что он сгорит дотла. Пожарные ничего не смогут сделать…
* * *
Я плохо помню следующие несколько дней. Я пил – пил страшно, без передышек, самое крепкое и дрянное пойло, чтобы хоть как-то заглушить терзавшую меня боль; и это помогало… Отчасти. Темные воды алкогольного забвения в чем-то сродни смерти; ты просто перестаёшь быть. Но рано или поздно приходится выныривать на поверхность.
Окончательно я пришел в себя на каких-то задворках. Одежда была перепачкана грязью и рвотой; всё тело болело, словно меня избили – а может, так оно и было на самом деле, не помню… Голова раскалывалась. Кое-как встав на ноги, я потащился домой.
На то чтобы привести себя в порядок и выспаться, ушли ещё сутки. Затем я направился в кафе Лакси. Мой приятель стоял за стойкой, меланхолично протирая стаканы. Черт, а не заделаться ли и мне барменом? Тихая, спокойная жизнь, где самое худшее, что может случиться – подгулявший клиент…
– Здравствуй, дружище.
Лакси оторвался от своего занятия и секунду-другую недоуменно таращился на меня; а затем просиял.
– Что, сразу не узнать, да? Тяжелые дни, старина, что поделаешь… Ничего, потихоньку выкарабкиваюсь. Сделай-ка мне чашечку твоего волшебного напитка. Да и перекусить бы неплохо, кстати говоря…
Вместе с кофе мне на столик лег конверт плотной бумаги. Я сломал печать с фамильным гербом Эддоро и прочел послание. Старый Ло приглашал меня в свое поместье – «в любое время, когда вы сочтете удобным». Что ж, почему бы нет. В городе мне всё равно делать нечего, к тому же, он наверняка захочет узнать мою часть истории… Позавтракав, я отправился в путь.
Он принял меня, как и раньше, в своём кабинете. Вся обстановка осталась прежней, кроме одной детали – на стене теперь висел портрет девушки в лёгком сиреневом платье. Юная Кеттери смотрела вдаль и слегка улыбалась.
– Сделано по фотографии, – сказал Ло, перехватив мой взгляд. – Хорошая работа, правда? Такая… Безмятежность.
– Пожалуй. Итак, вы уже знаете, чем закончилась наша экспедиция.
Он слегка кивнул.
– То, что видели ваши компаньоны, и то, что вы рассказали им… Но я хочу услышать вашу историю. Пожалуйста, не упускайте подробности.
Я принялся рассказывать. Он слушал внимательно, не перебивая – лишь чуть усмехнулся, когда я поведал о том, как удалось стравить шайки Тремора и Хеллисентиса. Описывая наши подземные приключения, я вновь упустил подробности, касающиеся золотой жилы и последних минут жизни барона Эль Талги. В моей версии мы просто отдыхали, когда Лереа неожиданно выскочила и перерезала ему горло.
– Замерзшие солдаты Конфедерации… – задумчиво протянул он, когда я умолк. – Вот оно, значит, что…
– Да. Негодяи мертвы, но в этом деле всё ещё остается много неясного. Как Тремору и остальным удалось разморозиться после столетней спячки? Почему они проснулись, одержимые жаждой убийства? Кто такой, дьявол его побери, этот доктор Барбудо?
– Вопросы, вопросы… – он вздохнул. – А знаете, Эдуар – того, о чем вы рассказали, просто не может быть.
Я слегка напрягся.
– В каком смысле? Вы что же, намекаете, что я лгу?
– О нет, вы вполне искренни… По большей части. Дело в другом. Никто не может пробыть в криобиозе сотню лет и остаться полноценной личностью. Вы этого не знали?
– Гм… Нет. Но Тремора и прочих трудно назвать полноценными, так ведь? Психопаты-убийцы…
– Я не о том. Как думаете, почему у нас не подвергают долговременной заморозке… Ну, смертельно больных, например? Ведь это так просто: лежи себе в глыбе льда, дожидайся, покуда изобретут лекарство от твоей болезни.
– Э-э… – я озадаченно смотрел на него. – В самом деле, никогда не слышал о таком. Даже не думал, если честно. Ну, и?
– Три года, Монтескрипт. Провести во льду зиму – это безопасно и даже полезно нашему организму. И год, и два… Но три года – это некий предел. Потом начинаются необратимые изменения в мозгу; никто не может сказать, почему. К слову, другие формы жизни, даже сложные, но не обладающие интеллектом, переносят долгую заморозку безо всякого вреда для себя. Но вот разумные существа, фроги… Начинается распад личности. После четырех лет, проведенных в криобиозе, становятся заметны первые симптомы: нарушения речи, мелкой моторики, проблемы с памятью. Дальше – больше. Пробывший во льду шесть-семь лет просыпается классическим дауном; а десять и более… Такое существо, ибо фрогом его уже нельзя назвать, может только пускать слюни и гадить под себя. Там остаются одни лишь первичные рефлексы. Даже медицинский термин есть – выморозка личности.
