А вот десантникам предстоит нечто вовсе противоестественное. Три сотни человек - фактически безоружные - совершенно серьезно намереваются атаковать превосходящего противника. Насколько превосходящего? Кто бы знал! Но, что удивительней всего: ни тени сомнения в успехе, ни колебаний.
Триста три - это, конечно, не тонкий расчет и не наивный мистический символизм. Какой-либо осмысленный анализ изначально невозможен для подобных операций: кто знает - не будет ли и полка мало? Так что поневоле доверились интуиции.
Выбора как такового тоже не проводили. Первые же две роты вызвались добровольно всем составом: вначале согласились командиры, а после - и бойцы. То, что посылают на смерть прекрасно понимали и первые, и вторые. Но не дрогнули.
Примеры подобной духовной стойкости, силы воли вовсе не редки среди русских, а теперь и советских людей, хотя до сих пор справедливо вызывают восхищение. Иные поражаются - и даже осуждают. Но эгоистов упомянули, а что до остальных... Всякому свой путь и свой выбор. Можно не понимать и не принимать, но осуждению места нет. Любовь к Родине во все времена меряется не словами или деньгами. Единственная мера - поступок. Кому-то достаточно это понять. А те, кто не смог... Можно лишь надеяться, что смогут рано или поздно. До того же - попытаются просто верить.
Хотели уже и третью роту брать десантников, но вмешался Любчич. Горячий полковник счел оскорбительным попытку устранить морпехов от участия. Справедливо заявив, что раз воевали вместе, то и умирать вместе. Хотя, радость в этом и немного.
Второй раз полковник вспыхнул, когда на просьбу - а вернее: высказанное в ультимативной форме требование - вести подчиненных самостоятельно получил отказ. Кузнецов безапелляционно заявил, что роту ведет в атаку капитан. А полковник должен выполнять работу на своем месте. Иначе, если звезды мешают, - не выполнять вовсе. На чем дискуссия и прекратилась. Но капитан, подчиненный Любчича, вызвался с не меньшей готовностью.
Остальных десантников решили не предупреждать. Хотя слухи, наверное, разлетелись. Ну да ладно! Спорили недолго - и подавляющим большинством определили: для большей достоверности следует обеспечить наиболее искреннюю реакцию. Такое решение с одной стороны неизбежно ударит по морали - вид отступающих, а тем более - сдающихся в плен товарищей никому и никогда воодушевления не прибавлял. Зато противник не получит ни единого шанса заподозрить неладное.
Перед началом Кузнецов собрал старших в штабной палатке. Время до конца ультиматума почти истекло - осталось около четверти часа. Бойцам после тщательной и крайне поспешной подготовки представилась возможность уладить личные дела, ещё раз подумать об отказе. Не упустили шанса и офицеры, поскольку насущных дел не осталось. Все сосредоточенны и серьезны.
Назначенный командиром сводного батальона Фурманов личными делами заниматься не стал, предпочтя последние минуты использовать для финальной доводки плана. Для чего Кузнецов и вызвал полковников и Гуревича. Однако разговора не получилось.
Рустам, только успев появиться, принялся требовать чтобы адмирал доверил ему руководство операцией. Как наиболее опытному специалисту в области диверсий и разведки. Особо майор упирал на отлаженное взаимодействие с подчиненными.
Однако Кузнецов решительно отказал:
- Довольно пререканий, Рустам. Двум командирам там не место.
Юрий добавил:
- Потому и не пойдешь, что специалист. Знания потребуются после, когда придется прорываться из кольца. И во время дальнейшей борьбы. Так что здесь ты нужнее. А сейчас и моих навыков довольно: не столько командовать нужно, сколько умело дело сделать... Тем более, что ты уже однажды пробовал - теперь мой черёд.
Гуревич не ответил. Может, невольно признал доводы, но вернее - просто решил не продолжать бессмысленный спор. Времени и так мало, зачем тратить зря? Однако, разговора опять никак не желал складываться.
Фурманов рассчитывал ещё раз обсудить детали операции, но офицеры упрямо отмалчивались, отвечали односложно. То и дело нервно поглядывая на часы. О чём говорить? Авантюрный план успели разложить по полочкам. Тем более, что тогда он ещё представлялся больше абстракцией, чем реальностью. А теперь слова потускнели, мысли выцвели - все по сравнению с предстоящим мелко, суетно. Уходящие на смерть щедро одарены правом говорить легко и свободно, уже не чувствуя тесных оков мира. А вот остающиеся ждать лишь сильней поневоле ощущают тяжесть цепей.
Так несколько долгих минут прошли в молчании - даже Кузнецов не мог найти верных слов. Но выручил Ильин. Мудрый полковник, поняв несуразность происходящего, первым подал пример. Подошел к Юрию, крепко пожав руку, с чуть грустной улыбкой пожелал:
- В добрый час, полковник... - а после обнял и спокойно отошел. Освобождая место другим. Первым сориентировался Гуревич: майор споро подскочил к товарищу. Одновременно с пожатием хлопнул по спине пару раз:
- Чтоб ни тебя, ни ребят пули не брали! Возвращайся, чертяка! - и, открыто улыбаясь, вернулся на место.
Следующим шагнул Любчич. Грозный с виду полковник хотел было даже что-то сказать, но то ли заробел, то ли слов не нашел. Потому промолчал и просто крепко пожал товарищу руку, с чувством прихлопнув сверху второй ладонью.
Лазарев вначале слега зажато пожал ладонь Юрия. Неловко прозвучало пожелание: "Удачи, полковник..." Алексей Тихонович видно и сам почувствовал, потому, закончив фразы, чертыхнулся, досадливо махнул рукой и - по примеру Ильина - сграбастал Фурманова в объятья.
Кузнецов подошел последним. Не говоря ни слова просто пожал руку и многозначительно кивнул. Не стал говорить и Фурманов. Просто обвел благодарным взглядом товарищей, отрывисто кивнул в ответ. А затем, глянув на часы, коротко козырнув, вышел наружу...
И вот теперь всё позади. Исчезло, схлынуло, растворилось в опоясанных снежной пеленой густых сумерках. Вновь только снег протяжно скрежещет, безжалостно перемалываемый подошвами основательно заношенных сапог. Вновь бесконечная белая курь перед глазами, застилающая жадно небо и землю. И только дикий, бездомный ветер носится над снежными просторами: то умолкая, переводя дух, то вновь зачиная тоскливую пронзительную песнь.
Снова только один путь - вперед. Он изначально вел в один конец. Мосты сожжены. Живые к живым, мертвые - мертвым. Мог ли Юрий ещё несколько недель назад представить, что именно так всё закончится? Закончится ВСЁ. Что вся жизнь - прелюдия именно к этому ноябрьскому утру, неотличимому от ночи, выжженному насквозь беспощадным морозом? Рассчитывал ли когда-то курсант, лейтенант - и теперь уже полковник, втайне грезя о подвигах?
