Оставшиеся двое убийц, заслышав этот вой, бежали со всех ног, забыв про всякую осторожность, однако пес не собирался оставлять хозяина без отмщения. Он не сумел уберечь его на этом свете – пусть хоть душа его будет спокойна в лучшем мире. Бросив на бездыханное тело прощальный взгляд, он сорвался в погоню за своими врагами.
Но преданный друг не знал, что древний талисман великого народа сам выбирает себе хозяина. Окрашенный кровью благородных «аистов», он впитал за тысячелетия неукротимый дух, сопровождая героев во время их отчаянных подвигов, защищая и оберегая от опасности. И теперь, с помертвевшими от инфаркта губами, Генрих лишь беспомощно улыбался, недоумевая, зачем он раскроил череп своему напарнику и от чего умирает сам.
Глубоким вечером над заброшенной деревней сгустились сумерки, исчерканные кострами дозорных, резкими криками и лязгом затворов. Посреди деревни гремел чей-то властный голос. Его суровый обладатель, ведомый очень странным поводырем – диким черным псом, не дожидаясь остальных, умчался прямо в ночь, крепко сжимая в ладони залитый кровью артефакт. А десятки вооруженных сталкеров на бегу совали факелы в костры, и вскоре длинная цепь дрожащих огней протянулась по лесу до самого оврага. Там людям открылась горестная картина.
Их вождь сидел на земле, прижимая к себе мертвое тело друга, а рядом скулил, срываясь на визг, огромный черный зверь. Когда стало ясно, что убитый горем Волк способен просидеть так до бесконечности, сталкеры потихоньку вызвали санитарный вертолет из научного лагеря.
Через полчаса прилетели почерневший от горя Андреев с заплаканной Аней. Они забрали тело Мельниченко в концентрационный морг, куда свозили покойников из всех организаций, ведущих свою работу в Зоне. Позже туда прилетел Гроха, и уже за полночь пришел Волк, отмотав вместе с собакой больше десяти верст пешком по ночной Зоне. Поздней ночью они собрались в облицованной потрескавшимся бурым кафелем зале, где ночная смена, сонно позевывая, приняла у них тело.
– Вскрытие будет? – тихо спросила Аня.
Дежурный патологоанатом, оформлявший им документы, на нее даже не взглянул.
– Огнестрел, – безразлично бросил он. – Конечно будет.
Осиротевшие люди еще долго сидели в покойницкой, пока врач их не выпроводил, попросив, чтобы они забрали своего «кабыздоха», торчавшего возле проходной, словно ночной кошмар.
Уже под утро заспанный патологоанатом перебирал набор для вскрытия. Он лучше многих знал, какую богатую жатву ежедневно собирает здесь Зона, и работать в ее «опочивальне» было куда спокойней, чем в других местах. В окрестностях не было зарегистрировано ни одной аномалии, словно Зона взяла на себя обязательство не вмешиваться в дела смерти. Но спокойно поработать этой ночью ему так и не удалось: пришел помятый со сна санитар, перебросился с ним парой слов, и, пожав плечами, врач собрал свой инструмент.
– Надо – пусть забирают, – бросил он. – Нам меньше возни.
Спустя несколько минут помещение опустело. Больше никто не нарушал последний покой усопших. Тусклый свет старой лампы бродил по притихшей мертвецкой. Не встречая никаких препятствий, он лился по кафельным стенам, ползал по холодным облупившимся столам, плавно обтекая мертвые тела. И так до тех пор, пока не споткнулся о почерневшие края огнестрельной раны. Мертвая плоть в ней набухала и пузырилась вязкой каплей гноя. Дрожащая темно-желтая масса всю ночь силилась вырваться наружу, и лишь под утро ей это удалось. Ударил вязкий фонтанчик, заструившись по коже тягучей струей, и все раны тотчас начали стремительно сочиться, распространяя вокруг чудовищный гнилостный запах.
Труп задрожал. Дрожь била его все сильней, и спустя минуту мертвое тело, брызжущее вонючим гноем, уже сотрясалось в конвульсиях. Под тихую свирель ночного ветра из низкого решетчатого окна мертвец отплясывал жуткий танец смерти на своем ложе. Руки-ноги его вились во все стороны, дергаясь, словно щупальца на скрученном в агонии теле. И так продолжалось долго, пока наконец, проделав очередные «па», он не дрогнул последний раз и затих. И вместе с ним стих ветер. Все замерло. Только липкий ночной мрак с неслышным шелестом вполз через окно в холодный каменный мешок, заключив в объятья лежащего там мертвеца.
И тогда человек открыл глаза. Тело его дернулось, он рывком подскочил со стола, захрипев, словно вурдалак, хватая воздух открытым ртом. Вонючая зеленая масса фонтаном хлынула у него изо рта, высвобождая легкие, и с первым же вдохом из них вырвался крик невыносимой боли. Андрей скатился со стола, кое-как встал на колени, упершись ладонями в пол. Прибежавший на шум санитар, увидев на полу хохочущего сквозь слезы мертвеца, покрытого с головы до пят вонючей слизью, лишился чувств.
Вцепившись в стол, Мельниченко поднялся на ноги. Раны все еще сочились: организм стремительно регенерировал, растворял поврежденные ткани и выталкивал их наружу – на их месте уже появлялись новые живые клетки. Боль была так страшна, словно тело кромсали заживо острыми ножами, штопором выкручивая кишки и разрывая мозги на мелкие кусочки тысячей раскаленных щипцов. Дрожа от боли, Андрей поковылял к дальней стене, выбил тяжелый засов и, распахнув стальную дверь, вывалился наружу. От кромки леса к нему тут же с лаем кинулась черная тень. Обезумевший от счастья пес бросился ему на грудь и, повалив на землю, принялся вылизывать воскресшего хозяина с ног до головы. И тогда боль начала стихать.
Уцепившись за собачью шею, Андрей поднялся на ноги. Перед ним, рассыпавшись драгоценными камнями аномалий, блистала в ночи Зона. Он видел ее всю целиком, с предрассветным туманом над заброшенными деревнями, лесами, реками и невероятной красотой его великой родины, за которую ему предстояло теперь сражаться насмерть. Он чувствовал невосполнимую боль утраты близких ему людей и ощущал каждое живое существо на многие версты вокруг, со всеми его радостями и бедами. И совсем неподалеку он видел зарождающееся братство людей, сумевших победить в себе мерзость. И самого близкого человека – своего друга, сплотившего это могучее братство.
Вскоре мир захлестнул его, и человек закричал во весь голос, но уже не от боли, а от переполнивших его чувств. А когда стих этот крик, из глубин земли донесся громкий радостный рев – ему ответила Зона.
ЕГО ЗОНА.
