Ознакомительная версия.
Третий наш «попандопало» сидит у дальней клуни — судя по обилию катышков овечьего «гамна», овен. Бедро прошито насквозь, кость, как впоследствии выяснится — в труху, нога — соплей болтается. Всю жизнь с третьей группой и инвалидной палочкой не расставаться Хмелику. Родина щедро отоварит героя: за вовремя брошенную в окно эфку[151] боевую медаль даст и однокомнатную квартиру в спальнике Салтовки[152].
Это — потери. Приобретено же за них — негусто: круговая оборона в раскинувшейся в центре кишлака байской усадьбе. Можно возгордиться, что прорвались в середину духовских позиций, но сей факт как-то не особо вдохновляет, потому что теперь воины Аллаха звиздячат нас, что тех проклятых исламом свиней, с трех сторон.
Начиналось все тихо и спокойно. Если бы не гаденькое предчувствие с утра, вообще — не операция, а бодрящая зимняя прогулка за свежей бараниной…
Вышли навстречу колонне. Доползли бронегруппой до точки Артынджилау[153]. Встали. В преддверии скорого возвращения командование решило погонять духов. И правильно решило. Лучше загодя, пока налегке, чем после, когда машины на холке тяжкими путами висят. Выскочили веером батальона в разных направлениях, затем спешились и пошли — один кишлак за другим. Особо на уши не ставили, правда, но страху нагнали, как положено, пока в очередном, насквозь провонявшем прокисшим айраном и дымом сушенного с соломой помета, безымянном кишлачишке нас не встретили…
Подразделение своими взводами вошло в селение с двух параллельных направлений. Первый взвод, прикрывая, сидел на хребте сверху. Кизячной лепешкой прилепившийся к подъему хребта кишлак напоминал сверху скорее отпечатанный в заснеженной грязи протектор, нежели место жизни людей.
Ротный, шедший левее вместе со вторым взводом, успел проскочить до мечети, когда дозорный Бродя вышиб ногой эту злополучную калитку. Из окна в глубине двора оглушительно рыгнуло оранжево-желтым, и, размашисто отшвырнув тяжелый «ПК», наш пулеметчик, крутанувшись в воздухе, грузно рухнул лицом в снег. Время, словно замерев на неуловимое мгновение, позволило мне краем глаза заметить ныряющий назад в темноту проема нос тупорылого бура[154].
С верхних окон полутораэтажного дома ударило несколько «калашей». Взводный успел кинуть нас в боковой проход и опрокинулся на спину с дырой у среза волос. Если бы не граната Валерки Хмелько, то и остальные двенадцать бойцов третьего мотострелкового с хрустом бы вытянулись в замысловатых позах, встряв окостенелыми, восковыми лицами в смешанный с кровью снег Бадахшана.
Не думаю, что духи, заблаговременно подготовив засаду, целенаправленно ждали прихода шурави. С восемьдесят третьего массированными БШУ артиллерии и авиации мы отучили правоверных упираться в собственных поселках. Если бы они действительно нас ждали, то никогда уж не вспоминать мне то артынджилауское рубилово. Скорее всего, они просто не успели уйти, а когда заметили нашу броню — было поздно: первый взвод, оседлав возвышенности периметра, блокировал пути отступления.
Схема обороны, на случай внезапного попадалова, у бабаёв, конечно же, была. Понятно, что цель любого наезда — хоть нашего шмона[155], хоть делегации от конкурирующей группировки — дом местного полевого командира тире духовного лидера общины. Вот они и подготовились. В угловых домах по краям треугольника создали укрепленные точки, а в самой усадьбе оставили, в виде приманки, крошечную засаду из двух человек. Теперь они — вон где валяются: порубанные да посеченные Валеркиной гранатой, смердят у входа.
Ротный ничем нам помочь не может. Ну, хоть ляг в полный рост, технически невозможно пятнадцатью бойцами взять штурмом сразу два укрепленных многоуровневых строения, откуда тебя крест-накрест рвут кинжальным огнем два десятка душариков. Мы сами, считая каждый патрон, скупо отгавкиваемся на любое проявление вражеской активности и в десятый раз, срывая глотки, пытаемся выяснить, сколько же и кому — еб вашу мать! — надо передать гранат. В остальное время из обрывочных воспоминаний детства, по кусочкам — словно мозаику, пыжимся собрать в башке хотя бы одну целую молитву. Нашим БМПшкам на бугор не забраться и издали бить некуда — склон закрывает. Самая близкая к нам разведрота, как позже узнаем, сама в глубокой жопе за тридцать километров от нас. Остальные роты батальона доберутся сюда лишь к утру. Что духи умеют вытворять с пленными и телами убитых — видел каждый. Аут…
Правоверные, словно по коридорам, проскакивают сквозь дувалы из одной усадьбы в другую, внезапно переносят массированный огонь со второго взвода на нас. Как все логичное и действенное в этом мире — до безобразия просто: надо лишь заблаговременно пробить в перегородках и стенах скрещенных с сараями заборов овальные дыры! Теперь нам кажется, что у них здесь не меньше полусотни штыков. Двое убитых и раненый — у меня да двое задетых — у ротного в первые минуты боя сломали нас морально. Мы уже не хотим побеждать, мы хотим уйти. Это — все, конец…
В норме солдат, конечно же, хочет выжить, но это — не крайняя задача. Основа основ — победить. Пусть даже — любой ценой. Если каждый выигрывает свой собственный бой, то армией, все вместе, мы побеждаем в сражении и в самой войне. Но только не здесь! Тут нет фронта, да и противника как такового — тоже нет. Он призрак, сгустившийся до огненного плевка клок темноты, который, ударив в живот жгущей болью, тут же опять растворяется в предрассветных сумерках. Да и не за что нам тут стоять насмерть — отцы-командиры так и не удосужились нам внятно объяснить, за что мы идем под афганскую газонокосилку. Единственно, за что можно упереться, — так это за Бродю да за летеху нашего, на три года всего меня старше. За Виталю, подорвавшегося вместе с Мурмоном месяц назад, да за Тахира, снятого снайпером под Джармом… Вот за наших, за пацанов, мы вас, твари, теперь назло всему — даже слезам собственных матерей — хрен отсюда подобру выпустим. И в самом кишлаке камня на камне не оставим. Что не сожжем — взорвем, сроем, в щепу порубим. Из домашней скотины — одних блох оставим. Даже хозяйский сортир — единственный туалет, который я видел в афганских кишлаках, и тот тремя четырехсотграммовыми тротиловыми шашками саперы чуть позже Байконуром в небо запустят.
Воины Аллаха тоже чуток успокоились. Начали они, не отнять, хорошо, да вот тоже — увязли. Прошелся по своим бойцам, переговорил с каждым. Ничего тут никому не обломится на халяву: звезду героя с неба рвать не намерены, но и смиренно идти под топор тоже никто не собирается. Гранаты есть, патронов тоже пока хватает. Молодых всех вниз, на последний рубеж, дедов на верхние уровни. Огонь — только одиночными…
Ознакомительная версия.