кто смотрит, это знал, он многое помнил и ещё больше предвидел, но только не исход странной встречи.
– Крест равен мечу, – вздохнул пожилой сеньор, – он не может уйти… И он не может остаться.
– Пока не решит. – Охотник с пистолетом положил руку на плечо полуседого человека в монашеском балахоне. – Кто ты? Хайме де Реваль или уже нет?
– Монах уйдёт, – добавил второй охотник, – воин останется.
– Я – это я, – откликнулся тот, кого спрашивали. Чтобы обойти кусты, ему пришлось поднять шпагу. Рука дрожала, но человек шёл, переступая через мертвецов, становящихся камнями. Цвёл шиповник, болела рука. Он натёр её, когда сбрасывал валуны, чтоб загородить дорогу. Зачем он это делал? Белёсый небосклон прорезала чёрная тень. Коршуны… Они видели, как идут белолобые и видели бой. Карлос принял бой, потому что Хенилья опоздал… Нет, не опоздал, он нарочно промедлил, потому и убил де Гуальдо, хотел убить!
Хайме де Реваль бросился назад. На этот раз ноги сами его несли, а вьюны не цеплялись за шпагу.
– Хенилья тут?!
– Нет, он не приходил.
– Но он мёртв, как… – как же им сказать, что они мертвы, лежат у той самой дороги, по которой не прошли хаммериане?
– Мы не мертвы, – усмехнулся Альфорка. – Зачем тебе Хенилья?
– Он не пришёл, потому что не хотел. Де Гуальдо… Младший де Гуальдо довёз письмо, но командор сделал вид, что ничего не было. Он попытался убить гонца, но не вышло. Спустя много лет Леон его нашёл. Они дрались, Хенилья налетел на шпагу, но так и не ответил.
– Ответит, – чужой голос и вместе с тем знакомый. Высокая закованная в сталь фигура выступает вперёд. Забрало опущено, латная перчатка сжимает меч, на щите белое солнце и чёрная птица с алыми отметинами.
– Ответит, – эхом откликается девичий голос. – Найди и спроси. Мы ждём, мы должны знать!
– Спрошу, – обещает Хайме де Реваль друзьям, невидимой девушке, вьющемуся над головой коршуну, и знойное марево оборачивается рябью на воде, шуршат тростники, на серый камень присаживается глазастая стрекоза.
– Скажи Карлосу, – доносится издалека голос Маноло, – пусть тоже знает…
– Скажу, – обещает Хайме. Он скажет, как бы глупо это ни выглядело. Если успеет. Если позволят… Поднимается ветер, озёрные волны мерно бьют в берега и шумят, шумят, шумят…
Плеск воды неустанный и монотонный… Это не волны, это не могут быть волны, больше похоже на родник или на фонтан. Откуда в Альконье фонтан? Откуда в Альконье лилии, ветер и вода? А струи всё журчат, негромко, но навязчиво… Если рядом ручей, почему так хочется пить?
– Потому что сухость во рту – следствие совершённой вами глупости, – недовольно объявил фонтан. – Лежите. Особенности вашей раны не позволяют слишком быстро подниматься.
– Зачем вы вернулись? – Хорошо, что можно не вставать, и плохо, что ничего не вышло. Добрыми намерениями выстлан путь в ад, и не только в свой собственный.
– Выпейте, – вместо ответа Бенеро протянул знакомый стакан с незнакомой жидкостью, – это тоже яд, но в вашем случае он ослабит действие атлинии. Если б Трацибула отравили не ей, а цикутой, вы бы приняли цикуту?
– Я бы принял то, в чём уверен. – Плеск фонтана и запах лилий усыпляли, но времени на сон не было. Времени не было ни на что – ночь безнадёжно кончалась. – Вы здесь один?
– Разумеется, – холодно подтвердил врач. – Насколько я помню, христиане, вне зависимости от того, какой Церкви они принадлежат, почитают самоубийство грехом величайшим и непростимым?
– Как и суадиты, – попробовал усмехнуться инкверент. Бенеро нужно прогнать и сосредоточиться на деле, но если он замолчит, то упадёт и уснёт, – Если вы тут, то дайте что-нибудь, чтоб я не засыпал.
– Вы приняли всё, что нужно, – осчастливил врач, – возбуждающие средства в неумеренных дозах вредны для сердца.
– Я должен прийти в себя, – потребовал Хайме, – а больше, чем мне навредили вы, мне не навредит даже Пленилунья.
– Сонливость скоро пройдёт, – пообещал Бенеро, – можете сесть, только прислонитесь к бассейну.
Хайме сел, голова казалась тяжёлой и горячей, словно в неё налили кипящей смолы, сердце продолжало пляску, но мысли начинали потихоньку проясняться. Бенеро пристроился рядом у розового куста, он вряд ли соображал, что натворил. Будь Бенеро христианином, его можно было бы назвать блаженным.
Хайме запрокинул лицо к бледнеющим звёздам. Если б не суадит, он бы их не увидел. Если б не суадит, волос, на котором висят слава Хенильи и жизнь Инес, был бы толще.
– Оборотень ушёл, зато Колесница в зените, – кому он это говорит, себе или врачу? – Вы сделали своё дело, а теперь уходите. Мне в отличие от маркизы де Хенилья родильная горячка не грозит.
– Несомненно, – не пожелал принять шутку суадит. – Но я хочу увериться, что вам не грозит цикута, мышьяк и иные заболевания подобного рода. Вчера вы взяли с меня клятву, теперь ваша очередь.
– Вчера вы предпочли отправиться на костёр, лишь бы не делать того, о чём вас просили, – огрызнулся Хайме, – почему вы отказываете в этом праве другим?
– Потому что жизнь – величайшая из ценностей и величайший из долгов, – отрезал врач. – Нам не дано знать, для чего мы пришли и когда уйдём. Можно предпочесть смерть тому, что ещё более неприемлемо, но не оборвать нить жизни, ведь на ней подвешены и другие судьбы.
– Вот именно, – поморщился Хайме. Времени для бегства в смерть или на чужбину почти не осталось, но де Реваль не собирался ни умирать, ни бежать. Есть замыслы, которые осуществляют или сразу, или никогда, у него не вышло. Что ж, примем это как данность и пойдём до конца.
– Я думал о настойке мака, – внезапно произнёс Бенеро, – стоял у окна, ждал альгвазилов и думал о синем пузырьке с резной крышкой. Один раз я взял его в руки. Вчера я сожалел, что выплеснул свою смерть в золу, положившись на волю Его. Сегодня я в ужасе от того, что, убив себя, убил бы роженицу и ребёнка. Не сочтите за хвастовство, сеньор, но врач-мундиалит был бы бессилен.
А ведь окажись Бенеро не столь упрям, ничего бы не случилось, кроме смерти родами позабывшей свой долг вдовы. Инес спокойно спала бы в своей постели, а он бы негодовал на опозорившую Орла Онсии мерзавку и бегал наперегонки с Арбусто… Хотел бы Хайме де Реваль вновь стать братом Хуаном и ничего не знать ни о Хенилье, ни о собственной сестре? Нет, не хотел бы.
– Вы забыли вашего покорного слугу, без вас я бы тоже отправился к праотцам.
– Я помог вам быстрей прийти в сознание,
