— Тем более — совсем неизвестно, чем все кончится, — добавил вечный скептик Сугорин.
Как в воду смотрел Валерий Евгеньевич.
Едва аппарат, по которому только что закончили говорить с Кейптауном, смолк, застрекотал другой, подключенный к линии на Тоусрифир и дальше, до Виктория-Уэст.
Оставленный для присмотра за станцией и полупленными-полусоюзными англичанами поручик Лучников докладывал, что обстановка на его участке непонятным образом изменилась. С севера надвигаются черные грозовые тучи, захватывающие горизонт на всем протяжении. Это может означать приближение небывалого по силе урагана, переждать который в нескольких каменных строениях скорее всего удастся. Животные, включая лошадей, ведут себя очень беспокойно, что бывает в случае грядущего землетрясения и других катаклизмов. Люди, за исключением офицеров взвода, тоже нервничают. По этой причине поручик привел вверенное ему подразделение в полную боеготовность. Что гораздо хуже, телеграфная связь по северному направлению полностью прервана. Вследствие чего требуется указание — направить ли дрезину с несколькими бойцами на разведку или оставаться на месте, с правом действовать по обстановке?
— Он, наверное, в университете учился? — спросил Сугорин, дочитав текст на ленте. — Многословен, но четок в изложении фактов.
Басманов, как Николай Второй, знал всех рейнджеров первого призыва в лицо и по анкетным данным.
— Так точно, учился. Три курса Петровско-Разумовской сельскохозяйственной академии, агрономический факультет. В шестнадцатом году — вольноопределяющийся, через три месяца — прапорщик, в восемнадцатом — подпоручик, в двадцатом — поручик. После окончания войны из армии уволился. Работал по специальности в Никитском ботаническом саду. По моему приглашению вернулся в строй. Как и вы, Валерий Евгеньевич…
Что-то, наверное, в оценке Лучникова полковником Михаила задело. Но куда сильнее его озаботило другое.
— Передавай, — приказал он телеграфисту. — Немедленно, повторяю — немедленно раздать оружие англичанам, использовать для усиления обороны. Гражданское население посадить в наличный подвижной состав, отправить на Вустер. Лично вам, оставив достаточные для собственной срочной эвакуации транспортные средства, наблюдать за обстановкой, в полной готовности…
— К чему? — отбил аппарат.
— Ко всему, — кроша табак из слишком сильно разминаемой папиросы, ответил Басманов. — От обычного дождя и ветра найдете где спрятаться. Предполагаю возможность нового наступления известного противника. В течение получаса выезжаю в ваше расположение. Если что-то начнется до моего прибытия, ориентируйтесь по обстановке. При явном превосходстве атакующих отрывайтесь на полной скорости, обеспечив необходимое тыловое прикрытие. Геройствовать не нужно. Как понял?
— Хорошо понял, господин полковник…
— Жди. Конец связи.
— И что, Михаил Федорович, вы сейчас подразумевали? — спросил Сугорин, по штабной привычке пряча телеграфную ленту в полевую сумку. Как документ.
— Не более того, что вы сами слышали. Я просто очень опасаюсь, — честно ответил Басманов, — что после того, как мы отразили первое вторжение монстров, оно может повториться десятикратно большими силами. Этими же монстрами или чем-то другим. Как на Валгалле, где Ненадо с Оноли снова погеройствовали. Но это, пожалуй, вряд ли — «медузами» бы они у нас в глубоком тылу высадились… В самом Кейптауне.
— При условии, если подобная акция соответствует их концепции войны, — скептически усмехнулся Сугорин.
— Согласен. Но их концепции нам неизвестны. Потому — исходим из собственных. В любом непонятном явлении, даже природном, предпочитаю подозревать самое худшее. Если очередная армада монстров атакует Таусрифир, своих бойцов на убой оставлять не намерен. Для чего и еду. Поручик из принципа или из зависти к лаврам Оноли может упереться и стать насмерть. Я этого не допущу. Или вовремя отступим вдоль «железки», или сообразим фланговый маневр. Как получится. Но живыми вернемся обязательно, сегодня, или… Попозже.
Басманов машинально коснулся гомеостата на правом запястье. После боя с монстрами он предпочитал с ним не расставаться. Не потому, что опасался за свою жизнь, просто сообразил — поймает шальную (а то и специально направленную) пулю, тут и всему делу конец. И волшебное устройство, способное заменить целый медсанбат, тоже пропадет. Его ведь товарищи под честное слово доверили, с возвратом.
— Допустим, ничего не случится, кроме урагана с тропическим ливнем. Речки разольются, дорогу смоет. Пешком добираться будем…
— Не имею возражений, — кивнул полковник. Что он думал на самом деле, осталось неизвестным. В его мемуары, по крайней мере, этот эпизод не вошел.
— Тогда я попрошу и вас немедленно озаботиться обороной Вустера. Считаем, — он посмотрел на часы, — до Тоусрифира девяносто пять километров. Я смогу там быть через три часа, если выеду немедленно. При самом катастрофическом развитии обстановки противник доберется сюда через десять. Если нас собьют с позиций и устремятся в прорыв полным аллюром. Поездами вряд ли воспользуются. Из этого и будем исходить. Конечно, хоть раз я с вами по радио связаться сумею… Но если вдруг… Начинайте прямо сейчас занимать позиции по северному фасу станции. Англичанам оружие пока не выдавайте, выдайте лопаты, пусть поправят те окопы, что есть, начинают рыть новые, на фланкирующих блокгаузы высотах. Всю артиллерию подготовить к работе на прямой наводке по северному берегу. Да, вот еще что! Распорядитесь мост заминировать. На всякий случай.
— Да что вы себе такое вообразили, Михаил Федорович?
— Читал я в одной книжке — если почуете запах серы, начинайте производство святой воды в промышленных количествах.
— Вы — почувствовали?
— К глубокому сожалению — да!
Поручик Лучников стоял рядом с английским лейтенантом Фицрой-Хартом возле мансардного окна по-настоящему крепкого трехэтажного здания на самом краю городка, в полуквартале от вокзала. Этот дом, сложенный из блоков тесаного камня в ярд длиной и по половине ярда в ширину и высоту, на хорошем известковом растворе, наверняка выдержал бы не только торнадо любой силы, но и артиллерийский обстрел из полевых орудий.
Только сейчас речь шла не об этом.
Лучников в академии изучал метеорологию, да и в обычной фронтовой жизни повидал немало. То, что он видел, не соотносилось ни с чем.
Примерно в двух километрах севернее страшные сами по себе тучи несли перед собой нечто сине-черное, больше всего похожее на колеблющийся театральный занавес. Так мог бы выглядеть фронт сильнейшего тропического ливня, но двигался он удивительно медленно, никак не со скоростью урагана или штормового ветра.
