Ознакомительная версия.
Впрочем, массовых оргий в своем доме она больше не устраивала. Так – мужичок-другой раз в два-три дня. Мелочи, словом.
Нельзя сказать, что Филипп обленился и погрузился в растительное существование окончательно. Он немилосердно терзал себя на спортивном тренажере, совершал длительные пробежки в полном вооружении, боксировал с «тенью» и стрелял за городом из гранатомета по «курицеворонам».
Стрельба эта была не только жестоким развлечением, но и насущной необходимостью. Организм Филиппа, истощенный вегетарианской диетой Фэйра, остро нуждался в мясе. Конечно, собирать разбросанные разрывами гранат ошметки дичины, поджаривать их на костре и пожирать, отплевываясь перьями и острыми осколками, было чистым варварством. Филипп успокаивал себя тем, что даже супермен и культовый герой Штирлиц раз в году, двадцать третьего февраля в память о далекой отчизне упивался шнапсом до полного погружения благородною физиономией в салат «Оливье».
С боевым ножом, наручным «Рэндолом», Филипп больше не расставался. Чтобы надежно скрыть нож от посторонних взглядов, Филипп соорудил в одежном агрегате ярко-алую шелковую косоворотку с широкими длинными рукавами. По вороту, вдоль полы, а также по обшлагам рубаха была вышита мелкотравчатыми цветами-ягодами. С шортами и полукедами косоворотка смотрелась нелепо, поэтому он дополнил костюм полосатыми плисовыми штанами, плетеным пояском и мягкими сафьяновыми сапожками. В довершение образа перестал брить бороду. Такой ухарь получился – любо-дорого!
Он так и не смог заметить за собою слежки, но обманываться на этот счет не хотел, понимая: профессионалы наружки не обнаружат себя ни при каких обстоятельствах. А при техническом вооружении, которое могли предоставить местным «топтунам» научные мощности Фэйра, так и вообще – никогда.
Зато он заметил нечто другое. Люди в Фэйре, кажется, очень тонко реагировали на эмоциональное состояние друг друга. Например, встретить унылую рожу в окружении веселых (или наоборот) ему не удалось ни разу. Более того, настроение фэйрцев (и даже, будто бы, внешность) менялось прямо на глазах, приходя в полное соответствие с тем, которое демонстрировал избранный человеком круг общения. Вероятно, именно поэтому печальных личностей на улицах почти не наблюдалось, дети были резвы, но послушны, а Филипп со своей грубой психикой совершенно не воспринимался аборигенами в качестве друга, товарища и брата. Он поделился догадкой со Светланой.
– Поражаюсь я тебе, Капралов, – сказала Светлана. – С виду, не обижайся, петух-петухом: самовлюбленный, туповатый и ограниченный. Но подобное прозрение… хоть живьем тебя в Дельфы периода античности направляй! Ну да, верно, мы, фэйрцы, как и твои Большие Братья, существа-эмпаты. Добрые и прекрасные. Считанные единицы среди нас лишены этого чудесного дара, позволяющего цивилизации шествовать семимильными шагами по пути эволюции гуманитарной направленности. Эти-то единицы, как ты понимаешь, и охраняют наше распрекрасное общество от разных аберраций. Возникающих, к сожалению, время от времени даже в невинном теле Фэйра. Экзотов, разумеется, не любят. Ты сполна испытал эту нелюбовь на себе. И не удивительно. Что касается лично тебя, Капралов, то ты для среднего фэйрца в эмоциональном плане не человек вовсе. Болван деревянный, жутковатый и до того холодный, что аж оторопь берет.
– Печально, – подал голос Филипп.
– Возможно. Зато тебе нет нужды находиться в привычном для нас затяжном сорадовании, сотворчестве или сострадании.
– Что плохого в постоянной радости?
– Иногда это бывает чертовски утомительно.
– Интересно, как ты ухитряешься сочетать паскудную работу с нормальной жизнью? Мужики вон как тебя любят! Чуть не роятся. Или они все тоже… того … ущербные?
– Мощность эм-поля мозга – величина отнюдь не постоянная для всех, – покачала из стороны в сторону пальчиком Светлана. – Кто-то из нас эмпат в большей степени, кто-то – в меньшей. Кроме того, имеются искусственные подавители эмоций. Например, один действует в пределах здания, где расположена моя паскудная контора. Карманный экземпляр тоже всегда при мне. Хоть не всегда включен. Иначе нельзя. Подчас холодный разум гораздо важнее самых искренних чувств.
– Особенно в твоей непростой работе, столь бесконечно необходимой доверчивому обществу Фэйра, – язвительно сказал Филипп. – Кстати, позволь-ка. Везде, где есть возможность создавать подавители чего-либо, должны иметься и усилители этого чего-то? А может статься, и модификаторы? Не так ли, Светик ты мой ненаглядный? Регулируете, поди, помаленьку взаимное дружелюбие земляково? Регулируете же, признайся…
– Доведет тебя болтливость до греха, – сказала Светлана, опять качнув пальчиком. – Ой, доведет.
– Если уже не довела, – подумал Филипп вслух.
Светлана выразительно хлопнула громадными глазищами, хмыкнула и отвернулась.
После этого разговора Филипп стал вести себя на улицах Фэйра гораздо осмотрительнее. Он боялся теперь по неосторожности «наступить на ногу» кому-нибудь своей «ледяной ступней» и причинить тем самым невыразимые страдания. Чаще всего он сторонился детишек, оберегая неокрепшую психику от воздействия троглодитского эм-поля. Но обрекать себя на добровольное затворничество к вящей радости топтунов из контрразведки тоже не собирался. Поэтому прогуливался по городу преимущественно в вечерних сумерках, лишь изредка вспугивая парочки, уединенные по кустам.
Любви жители Фэйра предавались часто, бурно и, по земным меркам, достаточно бессовестно. Филипп постепенно начал привыкать к всеобщему беспутству. А на Светлану так посматривал уже с вполне откровенным интересом. Увы, но ежевечерние визиты к нему она отчего-то прекратила. Он допускал, что ей попросту наскучила шуточка про сало, водку и шпанскую мушку.
«Может быть, – подумал он как-то вечером, – стоит спуститься к ней самому?» Идея настолько понравилась, что он тут же почувствовал прилив желания. Филипп набычился и принялся сопротивляться. «Я вам не какой-нибудь слабак, – сообщил он закипевшим гормонам. – Со мной так просто не сладишь! Я, блин, еще и не такие соблазны преодолевал. Запросто, блин! Легко. Походя. Как два пальца, блин!..»
Гормоны, еще чуть-чуть побулькав для приличия, сникли.
Одержав над низкими инстинктами столь впечатляющую и бесспорно чистую победу, Филипп скинул портки и прошествовал в опочивальню. Подбоченившись, полюбовался на свое мускулистое отражение в оконном стекле. Зевнул, наклонился к спальному мешку… а потом сдавленно зарычал и помчался по винтовой лестнице – вниз, вниз, вниз. К ней!
Ознакомительная версия.
