— Забываешься, Эттил.
— Это всё? Если да — будь здоров, — Хакилс изобразил поклон и, едва не натолкнувшись на Сиврима, зашагал к Дозорной башне. Каблуками вбивал в плиты пыль. Сиврим успел взглянуть на его лицо — там не было и тени тщеславия. Только глухое отчаяние того, кто оказался загнан в тупик.
— Эй, комендант, — позвал Железнопалый.
Хакилс обернулся рывком, разве что меч не выхватил.
Хродас не шелохнулся.
— Когда начнётся — куда мне встать?
— Никуда. Вряд ли кто-то захочет выполнять твои команды.
— Ты не понял.
Тот помедлил, качнул головой:
— Даже если… — Поиграл желваками. — Хорошо. Найди десятника, который согласится иметь с тобой дело, и — изволь.
Он ушёл. Мальчишки, оробев, попятились и, зачем-то пригнувшись, побежали к Полой Кости.
Сиврим не торопился уходить: дел у него особых не было, хотел отдышаться. К тому же…
— Стремительная карьера, — сказал сам себе Хродас. — Из коменданта в комедианты. «Найди десятника!» Ни один же не возьмёт…
— Это вопрос гордости.
— Что?..
— У меня не так много андэлни. Наши позиции — на юго-востоке, на углу. Приходите, возьму.
Железнопалый то ли изумлённо, то ли презрительно фыркнул.
— Почему вдруг? Наслушался в детстве легенд, в которых прощённый злодей спасает героя от гибели? В благородство решил поиграть? Зря.
— Вот об этом я и говорил: вопрос гордости.
Хродас пошевелил губами и скупо сплюнул точно в отделявшую его от Сиврима щель между плитами.
Тот не стал говорить, что предложение остаётся в силе. Оба знали, что Железнопалый придёт, — он и пришёл, когда начало смеркаться. Андэлни Сиврима сделали вид, будто так и надо: он предупредил заранее и пообещал оторвать голову любому, кто смешком или взглядом выкажет что-нибудь, кроме приязни.
Хродас только и спросил:
— Где?
Сиврим указал ему на место возле одной из бойниц, между Обручем и Одноухим Элом, — и только позже, когда окончательно стемнело, решился спросить.
— Грэлт что-нибудь говорил вам?
Железнопалый снял шлем и монотонно водил ножом от лба к затылку, срезая прядь за прядью.
— О чём? — спросил, не глядя на Сиврима.
— Есть ли шансы… иногда оттуда возвращаются.
Железнопалый замешкался, провёл ладонью по левой, уже выбритой части черепа.
— Куда ей возвращаться? — сказал, не отрывая взгляда от тьмы за зубцами. — Зачем?
— Так Грэлт не…
— Грэлт был себе на уме… Умный был, гаррово семя. Если б раньше знать… — Железнопалый стряхнул очередную прядь и занёс нож. — Не трави душу, наместник. Нам ещё сегодня вместе умирать.
— В свою идею с бархатами вы уже не верите?
Хродас покосился на Обруча, Бйолтэйра и других воинов. Как будто смутился и кивнул:
— Ну да, бархаги. Конечно. Как я мог забыть.
«Неужели Железнопалый уже тогда понимал, что толку от них не будет?» — с лёгким удивлением думает Сиврим. Он уворачивается от удара клешнёй, коротким взмахом отсекает её, развернувшись, вонзает клинок в то место, где брюшко «скомороха» переходит в торс. Тварь молча, словно соломенная кукла, заваливается вперёд.
Сиврим чудом успевает высвободить меч и с отвращением отталкивает дохлого бэр-маркада в сторону. У него остаётся времени ровно на три вдоха-выдоха, потом на парапет запрыгивает новый. «Пока ещё живой», — последняя мысль касается то ли «скомороха», то ли самого Сиврима, он соображает сейчас туго, устал, устал, уста… удар, прикрыться щитом, внимательнее с тем, куда ступаешь, под ногами может оказаться кусок клешни или чья-то рука… «чья-то рука с мечом!..» и тогда ты сам… не думать… не думать о поражении… «так в детстве накрывался с головой одеялом: если ты не видишь, не видят и тебя…» шаг в сторону, удар, не успе… успел, это Бйолтэйр, у него не только острый язык, но и топор бьёт в самую точку, сын лесничего, ему привычнее топором, он рубит этим тварям лапы, с одного удара уделывает гарровы отродья, словно молодые деревца кладёт, молодец! Вдох-выдох, вдох… вот и следующий, ну, Бйолтэйр, не дадим спуску тварям, а?
Сердце стучит так, что в ушах отдаётся. Надо бы передохнуть…
Кто-то трясёт его за плечо.
— Бйолтэйр?
— Барабан, три раза. И трижды труба.
— Да. И что?
— Вспомните, о чём говорил Хакилс.
«Хакилс»? «Говорил»? Кажется, это было вечность назад, и уж точно сейчас не имеет никакого смысла.
— Отступаем! — хрипло кричит Хродас. — Без паники, не спеша. До баррикад.
Да. Точно. Но… — почему? Разве мы не можем удержать стену?
Сиврим раздосадованно смотрит вправо и, словно получив пощёчину, моргает, моргает, не в силах поверить в то, что он видит.
Откуда там столько бэр-маркадов?! Невозможно!
С растерянностью, едва ли не с детской обидой Сиврим качает головой: не может быть! Как же так!
— Отходим, — повторяет Железнопалый. Тычет пальцами в Грелгарка-Луковицу, Малыша Ита и Мохнатого Ивунка: — Будем прикрывать отступление, надо поставить заслон на лестнице. Живо, живо!
Всё это время бой не прекращается ни на миг: надсадный, изматывающий, вдруг обнаруживший свою схожесть — столкновением тел, нарочитой плотскостью, неожиданными вскриками — с боями иного рода. Как и в них, здесь всё решает настрой, и если запал прошёл, скоро наступит бесславная развязка.
Сиврим отбивается от очередного бэр-маркада, совершая ошибку за ошибкой; если бы не Бйолтэйр с его топором да юркий Усы-В-Молоке — давно бы уже оказался в призрачном мире.
— Назад, назад! — рычит Хродас. — Чтоб вам удавиться Рункейровыми кишками — назад!
«Прикрывать лестницу? — проносится в голове у Сиврима. — Что за вздор! Бэр-маркады ведь легко бегают по стенам…»
И вдруг он слышит то, чего слышать никак не может, потому что — откуда бы здесь! сейчас!! кому-то вздумалось и захотелось петь — но вот же, поют, сперва только два звенящих от нерастраченного боевого пыла юных голоса, затем — вплетаются другие голоса, подхватывая, насыщая песню твёрдостью и силой, каких нет в телах их хозяев, они звучат высоко, почти в небесах, словно Рункейров хор, снизошедший к нам: грязным, потным, отчаявшимся.
И слова… — в них нет ни призыва к бою, ни памяти о прежних выигранных сражениях. Слова в общем-то немудрящие, их славно распевать хором, когда сгустились сумерки и вас в трактире много, все — друзья-приятели, хотя бы на нынешний вечер, и во рту — сладкое послевкусие, на душе — уютно и тепло, такие песни отлично подходят к подобным вечерам, как перчатки, скроенные по снятой мерке, к рукам заказчика, — и совершенно нечего им делать, этим песням, в крепости, осаждаемой безмозглыми уродливыми тварями.
