Выяснилось, что зэки хоть и были оборзевшие в корягу, а дорожку отхода присыпать не дошурупили, даром что табак с перцем был у них в избытке, и Рекс мой, голубчик, быстренько пятнадцатичасовой след взял, два других его хвостатых напарника тоже, и пошла мазута.
Хоть беглые и канали с отрывом, а все же были они дохлые — на баланде да хряпе не разгуляешься, — и к концу второго дня собачки наши повизгивать стали — дело ясное, учуяли кого-то. А вскоре под корневищем двое зэков отыскались, — коровы, — видимо, сил у них не хватило, и подельники их замочили, а заодно и жопу всю отрезали на харчи, вот такие дела.
Что это ты, Скобкин, поперхнулся? Человечина — она, говорят, сладкая, уж во всяком случае получше медвежатины, так что не кривись.
Ну вот, на третий день Рекс мой заскулил отчаянно и так натянул поводок, что отмотал я его метров на пятнадцать и полетел за собачьим хвостом, как на крыльях, ну а старлей Хорьков с бойцами отстал, соответственно. Рядышком другие барбосы с кинологами мчатся, и в этот самый момент зэки и открыли по нам стрельбу. Мы, конечно, буром переть не стали — сами залегли и собак попридержали, — а беглые, пользуясь моментом, припустили во все лопатки, знамо дело, горы вот они, рукой подать. А тут Хорьков с бойцами подтянулся, и опять начались бега, хоть язык на плечо вешай, и наконец прижали мы зэков к отвесной скале, — стрелять они не умели вовсе, шмаляли длинными очередями, и скоро все патроны у них закончились.
А в наши-то времена краснопогонники были натасканные, не то что твои, Скобкин, салапеты: возьмешь, бывало, ровную мушку, дыхалку задержишь, нажмешь так плавненько на спуск, а в себе ритм чувствуешь правильный, «двадцать два», и стрельнет «Калашников» короткой очередью прямо в башку зэковскую, только полетят ошметки во все стороны.
Ну так вот, подранили мы пяток беглых, а как закончились патроны у них, трое зэков раз — и нырнули в расщелину, потому как знали, что Хорек все равно им башку отрежет. Тут уж старший лейтенант скомандовал, конечно: «Собак спустить», — и трое барбосов с Рексом моим во главе с визгом в ту пещеру за беглыми припустились.
Да, Скобкин, хорошая штука чифир, только вот зубы, говорят, желтеют от него да на движок влияет отрицательно. Ну так вот, рванули барбосы в расщелину, а мы за ними следом, да только абсолютно без понту: ходов там видимо-невидимо, а лая собачьего уже и не слышно, и куда бежать — непонятно. Сколько Рекса я ни звал — без толку, а батарейки в фонаре старые, вот-вот сдохнут окончательно, и пришлось нам наружу возвращаться, а там уже Хорек заставляет беглых обихаживать, ну словом, о собаке своей я вспомнил только через полчаса, когда повизгивание жалобное услышал.
Смотрю, выползает пес вроде бы мой и в то же время незнакомый. Мой-то был трехгодовалый кобель, клыки как сахар белые, и шкура лоснилась, а у этого зубы все старые, желтые, шерсть вся в проплешинах, да только смотрю, елки-палки, ошейник-то на нем прежний, хорошо мне знакомый, значит, это Рекс и должен быть. А почему в таком виде, понять никак не могу. Между тем собака заскулила, на меня гноящимися своими зенками глянула и сдохла, и, сука буду, если не от старости.
Погоди, погоди, Скобкин, клювом-то водить, самое интересное впереди будет. Так вот, пока мы до зоны своей калганы и клешни зэковские волокли, оказывается, тех троих беглых повязали где-то около Горького, — как они туда попали, говорят, и сами зэки не врубились, начисто память у них отшибло.
А вот лет пять тому назад был я в разыскных в стойбище у хантов, и рассказал мне ихний шаман, как его… а, вот, елтаку, что место есть такое под горами Уральскими, Пещера Духов называется, и происходит там с человеком и животными хреновина разная. Так что, Скобкин, не ходи туда, не надо, ха-ха-ха. Не будешь? Вот и молодец. Ну давай, допивай, выливать нельзя, примета больно плохая. Ешкин кот, а времени-то уже второй час. Ладно, сержант, служи Советскому Союзу. Что, нет его уже? Ну тогда просто шевели грудями, а я пойду погляжу, что там повара творят, а то до приказа у них двадцать дней, и оборзели они окончательно, — в варочном котле давеча х/б стирали.
В старшем сыне Степана Игнатьевича степная материнская родня о себе заявить не постеснялась, а потому был он роста небольшого, с улыбчивым, плоским, как блин, лицом, на котором блестели умные раскосые глаза. Одетый в простенький серый костюм, с плохо завязанным галстуком, на высокой трибуне он смотрелся скромно и хотя рассказывал о вещах по-настоящему интересных, но пришедшая на воскресную лекцию в дом знаний почтеннейшая публика томилась.
Речь шла о культурном наследии древних ариев, пришедших на землю, если верить легендам, аж с самих звезд Большой Медведицы. Жили они, оказывается, на материке с названием Арктида, что помещался в Северном океане, а когда случился глобальный катаклизм, переселились в район Уральских гор. Затем якобы учение пришло в упадок, и только родившийся в районе слияния рек Камы и Чусовой сорок веков тому назад пророк Заратустра вернул его к истокам.
Теперешние же наследники древней цивилизации шуршали обертками «Сникерсов» и скучали отчаянно, а лектор продолжил:
— Священной книгой ариев является Авеста, то есть в дословном переводе «Первовестье», принесенная на землю в незапамятные времена и передаваемая долгое время исключительно из уст в уста хранителями сокровенного. Впервые древние знания были записаны на древнеперсидском языке в седьмом веке до нашей эры золотыми чернилами на двенадцати тысячах воловьих шкур, но были сожжены покорившим Персию Александром Македонским. Сейчас в Авесту входит двадцать одна книга, из которых только пять имеются в письменном виде, остальные же передаются изустно.
Рассказчик на секунду прервался и, глянув на смурную аудиторию блестящими глазами, с чувством произнес:
— Трудно даже представить всю значимость наследства древних ариев: куда мы ни кинем взор — везде оно. Например, именно от них унаследовали мы триста шестьдесят градусов в зодиакальном круге, деление года на двенадцать месяцев, семидневную неделю и семь основных цветов, выделяемых в солнечном спектре, а также наличие четырех основных сторон света. Широко распространенные игры, такие, как домино, шахматы, шашки, также имеют древнеарийские корни. Двадцать восемь костяшек домино соответствуют двадцати восьми лунным стоянкам, а игральные карты ведут свое происхождение от ста восьми древних золотых пластинок, и Таро — это тоже их упрощенная версия. Шахматы также родились из древнеперсидской игры шатранг, правда, в ней участвовали четыре человека.
