КОМАНДИР
— «Васильки» пусть установят здесь, — приказал он. — Организуй! Пусть тащат из лагеря все мины, все, что есть, до последнего ящика. И воду, ведрами. Обстрел должен быть непрерывный, два стреляют, два остывают! — Все мины? — изумленно переспросил Игорь. — А ты как думал? — Швейцарец криво усмехнулся. — Это бой — последний, он же решающий. Те, в «Огоньке», это понимают отлично и драться будут отчаянно. И ты пойми наконец — тому, кто сегодня победит, никакие мины–снаряды и прочее уже не потребуются… а тому, кто проиграет, тем более! Он был весь в масле и копоти — «огонькам» все же удалось зажечь их трофейный танк, но добились они этого успеха слишком поздно, чтобы переломить ход сражения. Траншеи перед оградой были уже давно захвачены, бетонный забор проломлен в пяти местах, чадно горели столовая и один из жилых корпусов. И хотя засевшие в остальных строениях продолжали драться с отчаяньем людей, которым некуда отступать и не у кого просить пощады, исход боя уже не вызывал сомнений. — Я понял, — быстро сказал Игорь. — Минометы сейчас будут. — Хорошо. И, — Швейцарец огляделся, — передай третьему взводу, пусть активнее двигаются вперед, их туда не спать посылали. Вон, гляди — между корпусами какие–то шальные «огоньки» вовсю перебегают… куда этот Жигов смотрит… вместе со своими пулеметчиками? Пусть броском идет к стене, перекрывает огнем окна и гранатами, гранатами… что, как на учениях, так первый, а как в бою, так все забыл? — Гранат мало уже, — озабоченно произнес Игорь. — А этих гадов еще выкуривать и выкуривать. — Трофеи где? — оскалился Швейцарец. — Пятьдесят человек в трофейную команду были выделены? Чем они занимаются, ботинки себе выбирают? Гранаты нужны, ленты снаряженные нужны… все ж есть, все валяется, подобрать и принести! Давай, шевели своих! А то, я смотрю, вы, похоже, решили — ура, победа, можно расслабиться, можно уже и на рожон лишний раз не лезть! Хрена — если сейчас не дожмете, будет вам не победа, а… — он увидел идущую к нему Анну. — Короче, давай, покажи, что ты тут главный, а не так, памятник самому себе! — Я искала тебя. — А чего меня искать–то было? — удивился он. — Я вон где, — Швейцарец мотнул головой в сторону костра имени «Т–55», — был. Черт, жалко танк, я уж было думал его забрать, вместо бэтээра. У него и броня потолще, и проходимость не в пример. — Я искала тебя, — повторила Анна. — Хотела сказать, что Белоснежка тебя звала. — Ничего не понимаю, — озадаченно произнес Швейцарец. — Я же приказал ей рядом с тобой быть. И вообще, где она? — Она мертва. — ЧТО?! — Когда брали траншеи, слева, где эти, из бревен… — Блиндажи… — …блиндажи, один пулемет никак не могли задавить, все лежали. Она сказала, что, если так будет дальше, «огоньки» успеют пере… — Анна закашлялась, — перегруппироваться, и все будет напрасно. Взрослые лежали, а девчонка встала и пошла. — А ты… — Остановить ее я не смогла. — А ты. Где. Была? — А я пошла рядом с ней, — Анна большим пальцем ткнула себя в грудь, там, где на фигурной вязи четко выделялись две «звездочки» попаданий. — Нас одной очередью свалило… только у нее панциря не было. Швейцарец сел на землю. Анна, чуть поколебавшись, опустилась рядом. — Белоснежка просила, чтобы ты забрал гитару, — тихо сказала она. — Все время это повторяла. Я говорила, что ей нельзя, что ей надо молчать, а она все время повторяла… чтобы гитару забрал ты, потому что никто в лагере играть не умеет, а ты умеешь. Он молчал. — Швейцарец? — Что? — Откуда она узнала, что ты умеешь играть? — Я сказал ей об этом. Прошлой ночью. — А. Так вот где ты был. — Да, — Швейцарец начал медленно расстегивать воротник рубашки. Пальцы не слушались его, пуговка все время выскальзывала, и полминуты спустя он попросту рванул ворот. — Я был с ней. Всю ночь. Играл на гитаре. Голоса у меня нет, но играть я научился.
Глава 17
Я в весеннем лесу пил березовый сок…
АННА
Найти здесь более–менее «чистое» место для ночлега было почти нереально. Про юг, где потемневший небосвод слабо подсвечивало над бывшим Внуково — сейчас это можно было назвать разве что Внуковской Воронкой, — даже и вопроса не возникало. Северней же, судя по заливистому щелканью радиометра, тоже когда–то имелось нечто достойное мегатонн — позиции противоракет, как предположил Швейцарец, не сумевший, впрочем, хоть сколь–нибудь внятно обосновать это свое предположение. И все–таки они сумели его отыскать — такое место. Березовая рощица, прикрытая с юго–востока длинным холмом, очень походила на прилегшего спать верблюда, двугорбого. Холм, похоже, и принял на себя основную часть радиоактивных осадков, сохранив березки, — когда Швейцарец отошел на десяток шагов, выяснилось, что фон в рощице даже ниже, чем дает броня их бэтээра. Что, впрочем, было вовсе не удивительно — с учетом того, сколько активной пыли они насобирали в процессе катания по московским руинам. Гитару Швейцарец притащил, как только развели костер. Анна поначалу отнеслась к этому без особого восторга — она давно уже хотела не просто есть, а жрать. Гитара же весьма четко обозначала, что готовить сегодня придется без помощи мужчины. — Удивительно, правда, — словно не замечая ее взгляда, сказал Швейцарец. — Столько лет прошло… будто бы она именно меня все эти годы ждала. Корпус не рассохся… и струны… серебряные… Согнувшись над гитарой, он любовно погладил струны… прозвенел… нахмурившись, подкрутил колок… взял аккорд. — В юности, — он говорил, обращаясь будто бы и не к Анне, а к кому–то третьему, незримо сидящему за их костром. — Была у меня одна любимая… песня. Из довоенного фильма. По десятку раз на день тот эпизод крутил, пленку до дыр протер — и выучил.
Я в весеннем лесу пил березовый сок, С ненаглядной певуньей в стогу ночевал, Что имел — не сберег, что любил — потерял.
— Хоть и не знал еще, — неожиданно прервавшись, сказал он, — что песня эта — про меня. Вернее, про нас. Про таких, как мы с тобой, Анна.
Что имел — не сберег, что любил — потерял. Был я смел и удачлив, но счастья не знал.
— Удача и счастье, — снова прервался Швейцарец, — это вовсе не одно и то же. В этом–то и вся загвоздка. Понимаешь? — Играй! — глухо проронила Анна. — Играй!
И носило меня, как осенний листок. Я менял имена, я менял города. Надышался я пылью заморских дорог, Где не пахнут цветы, не светила луна.
— А ведь цветы на той поляне и в самом деле не пахли… — Играй!
И окурки за борт я бросал в океан. Проклинал красоту островов и морей. И бразильских болот малярийный туман, И вино кабаков, и тоску лагерей. Зачеркнуть бы всю жизнь да сначала начать…
— Зачеркнуть… зачеркнуть жизнь очень просто. Короткая очередь… или даже одна–единственная пуля. А вот начать… как? Анна молчала. Зачеркнуть бы всю жизнь да сначала начать, Полететь к ненаглядной певунье своей. Да вот только узнает ли родина–мать Одного из пропащих своих сыновей? Я в весеннем лесу пил березовый сок…
