наскоро просмотрел медицинские записи, поморщился, похмыкал. Потом сказал:
— Как ты и сам знаешь, первая подстройка на источник чрезвычайно важна. Совет тут может быть только один: не пытайся продержаться в резонансе дольше необходимого. Сможешь улучшить текущую длительность на пару секунд — хорошо, не сможешь — лучше досрочно из транса выйди, нежели тебя из него выбьет. Главное ощути связь с источником, ощути и закрепи.
— А как же база для дальнейшего развития? — усомнился я в совете собеседника.
Макар Демидович, осунувшийся и усталый, помассировал виски и качнул головой.
— Не имеет значения. Не в твоём случае. С учётом сопротивляемости организма и многочисленных девиаций больше секунды в месяц к продолжительности резонанса тебе прибавлять никак нельзя.
— А разве настройка на другой источник не выправила все отклонения?
— А разве выправила? — вопросом на вопрос ответил доцент. — Ты снова вошёл в первый резонанс вне источника, снова оперировал в нём сверхэнергией в противофазе, разве нет? Проходи настройка по всем правилам, ты либо вернулся бы к норме, либо сделался чистым негативом, но всё получилось так, как получилось. И это нельзя не принимать в расчёт. Повышение мощности осложнениями скорее всего не грозит, но резонанс — другое дело. Наращивать станешь секунду в месяц, не больше. И пока не достигнешь суперпозиции, ни в коем случае не входи в транс в зоне активного излучения Эпицентра. Это ясно?
— Нет, но я вас понял.
— Надеюсь, ещё пообщаемся на эту тему. Но мало ли как всё обернуться может? Мотай на ус!
— Учту, — пообещал я, решив, что увеличения продолжительности резонанса на секунду в месяц — это очень даже неплохо.
У счастливчиков с золотого румба темпы развития способностей ничуть не выше. И пусть мне с ними не сравняться, пусть за три года я доползу лишь до пика пятого витка, но и это много лучше моих прежних параметров. Мощность смогу поднять чуть ли не в три раза, а предел потенциала — в двенадцать с половиной! Плохо разве?
Вот тут и припомнилась поговорка: «не говори гоп, пока не перепрыгнешь».
Надо слетать и вернуться. Всё остальное потом. Всё остальное сейчас не важно.
Слетать и вернуться.
В обычном режиме тренировки шли до двадцать первого сентября. За это время мы с Герасимом худо-бедно притёрлись друг к другу, и пусть прежняя лёгкость отношений не вернулась, но нам и не нужно было становиться лучшими друзьями — не глядели волком друг на друга, и то хлеб.
А уже в четверг из госпиталя меня вновь забрал Георгий Иванович. Я как увидел его, курящего у ворот, так сердце и ёкнуло. Знал, что время вот-вот придёт, и даже ждал этого момента, но в итоге к наступлению часа икс оказался откровенно не готов.
— Вылетаем? — уточнил я, не здороваясь.
— Завтра. Сегодня финальный прогон, — ответил Городец и протянул газету с вопросом: — Читал?
Я покачал головой.
— По дороге почитаешь.
Медлить я не стал, забрался на заднее сидение и взглянул на передовицу «Февральского марша»; тот гласил: «Прекращение огня в Джунго!». Ниже чуть меньшим кеглем набрали: «Худой мир лучше доброй ссоры?». Никаких подробностей начавшихся мирных переговоров в статье не приводилось, значение имел сам факт ведения оных. Если наши части вернутся в места постоянной дислокации и перестанут отвлекать на себя основные силы нихонского оккупационного корпуса, достичь энергетической аномалии станет несравненно сложнее.
Я озадаченно хмыкнул, сложил газету и кинул её рядом с собой. Подумал-подумал и спросил:
— Георгий Иванович, а о Белом Камне что слышно?
Информация такого рода точно не относилась к разряду секретной, и Городец отмалчиваться не стал.
— Город полностью зачищен ещё неделю назад. Нихонцев выдавливают к границе.
— Это я знаю! С нашими что?
— Все в Новинске давно, — сообщил Георгий Иванович, но сразу же поправился: — Все, кто выжил.
— Большие потери?
— Не располагаю информацией на этот счёт, — сухо ответил Городец.
Тогда я решил зайти с другой стороны.
— А по персоналиям располагаете? Дичок, Мельник — они как?
Георгий Иванович встопорщил усы, потом сказал:
— Дичок назначен военным комендантом Белого Камня. Мельник с некоторым числом добровольцем отбыл в распоряжение командования Особого восточного корпуса.
Я порадовался за старших товарищей и усмехнулся.
— Вот же Вениамин неугомонный!
— Далеко пойдёт, — хмыкнул Городец и потребовал: — Документы к проверке приготовь.
Если охрана аэродрома и прежде казалась слишком уж серьёзной даже для столь важного объекта, то сейчас её и вовсе усилили взводом броневиков и парой танков на колёсном ходу, а обычных военспецов сменили куда как более хваткие бойцы с автоматами. Не иначе опекать нас взялся особый дивизион.
Но проверка документов много времени не заняла, караульные не столько изучали наши документы, сколько всматривались в лица, явно ориентируясь то ли на доведённые до них фотографии, то ли на словесные портреты. Служебный автомобиль в ворота проезжать не стал и укатил прочь, мы с Георгием Ивановичем двинулись к ангару пешком. На краю лётного поля обнаружился транспортный самолёт, коего тут раньше никогда не видел, а у ангара дымила полевая кухня.
Герасим уже был на месте, и как только я переоделся, сразу дали команду на взлёт. Упражнялись в пилотировании мы до позднего вечера, а после захода солнца как обычно приступили к отработке взлётов и посадок в тёмное время суток. Закончили глубокой ночью, тогда техники подкатили планер к транспортнику и начали возиться со сцепкой, а нам выдали по миске перловой каши, щедро сдобренной тушёнкой.
— Ночевать здесь будем, — предупредил нас Городец. — Завтра с самого утра вылетаем во Всеблагое.
Для Герасима это известие новостью точно не стало, воспринял он его как должное. Ещё и присел рядом, предложил:
— Поговорим?
— О чём? — уточнил я, не спеша отправлять в рот ложку каши.
— О Лии, — ожидаемо прозвучало в ответ.
Я покачал головой и отрезал:
— О Лии мы говорить не будем. — Помолчал немного и добавил: — Потом, когда всё закончится, мы с тобой можем и выпить даже. Но не сейчас. И не об этом.
— Как скажешь.
Герасим кивнул и пересел на другой край стола. Дальше ели молча, а после ужина меня взял в оборот Георгий Иванович, все кишки вымотал расспросами об Отто Риттере. Я поначалу решил, что он таким незамысловатым образом от дурных мыслей отвлекает, но очень скоро своё мнение на этот счёт переменил.
— Вы что-то о нём узнали? — позволил я себе проявить любопытство. — Какая-то важная шишка?
— В том-то и дело, что ничего не узнали, — вздохнул Георгий Иванович. — Когда наши части к лагерю вышли, от него одно пепелище осталось.
