Или американец все-таки чего-то добавлял в кофе?
— Не бойся, — сказал Николай, — они хотят, чтобы ты боялась.
Прищурился, всматриваясь куда-то сквозь меня.
Сломанное ребро заныло и вдруг отпустило. Внутри осталось легкое покалывание и тепло…
— Спасибо, — выдавила я.
— Не за что…
Я села на тюремный матрац. Будто ноги перестали держать. Закрыла глаза.
«Не может быть… Этого не может быть».
Что со мной?
— Загляни в себя, Таня…
Я вздрогнула, и на щеках у меня выступили слезы. Наверно, я слишком долго сдерживалась. А боль… Все эти годы она никуда не уходила. Черными камнями застывала, падала на дно души. Но не исчезала. Иногда эти камни давили так сильно, что перехватывало дыхание. Родители, брат, Женька… Неподвижные тела на снежном поле…
— Никто не гибнет… — где-то рядом звучал голос.
Черные камни плавились и выходили горячими слезами.
— Никто…
Мне действительно хотелось этого. Чтобы не было мертвых городов. Серых СОКовскнх мундиров, огромных котлованов с телами расстрелянных… Только щедрое летнее солнце, только голубое, без угрозы, небо над головой. Добрые люди на светлых улицах, надежда и любовь в сердце…
Единственное, чего я не могла забыть, белозубой ухмылки Алана по ту сторону солнечного миража.
— Николай… Те, кто мне доверился — в опасности. У меня нет выхода…
— Не думай о смерти. Думай о жизни.
— Ты… Ты выведешь меня отсюда?
Он смеётся, почти беззвучно:
— Нет. Ты сама… Найди свой путь, Таня…
Призрачным маревом плывёт камера и бесследно растворяется…
Я медленно лечу над лесом, над спокойной гладью реки. Я понимаю, что это лишь сон, но всё так ясно… Такими настоящими кажутся отражения облаков на воде, тускнеющая голубизна вечернего неба, маленькая церквушка на берегу и рядом с ней — обыденно-прозаичная копна сена. Чудится, будто стоит немного напрячься и вплывёт ярким воспоминанием детства запах свежескошенной травы…
Нет, никогда прежде я не видела ни этой реки, ни этой церкви. А почему-то на душе легко. Словно наконец-то после долгих скитаний я вернулась в родные места. Рдеющая закатным солнцем маковка храма несёт надежду, будто свет в окошке, за которым тебя ждут. Но что это за надежда и кто меня ждет — я не знаю. Просто мне очень хорошо. Впервые за три с лишним года.
— Будет трудно, — слышится где-то рядом голос Николая, — но у тебя хватит сил…
А потом наступает пробуждение. Снова в камере, снова на жестком тюремном тюфяке. Лязгают запоры, и входит двое надзирателей. Нет, не за мной. Они принесли чёрный пакет на молнии. Чтобы упаковать в него мертвое тело, застывшее в углу. Неузнаваемо изувеченное тело человека, умершего от ран этой ночью.
Эх, Николай… Как спокойно ты говорил о смерти…
Через полчаса меня привели в кабинет Алана.
Взгляд у него был внимательный, с лёгким оттенком беспокойства:
— Доброе утро, Татьяна. Присаживайтесь.
— Не слишком доброе.
Алан вздохнул:
— Понимаю. Вы провели нелёгкую ночь. Честное слово, я не знал.
С досадой развел руками:
— Нельзя всё контролировать. Даже в этих стенах. Поверьте, это не мои методы. Оставлять вас на ночь в камере было ошибкой. Простите.
Может, он и не врал. Он бы действительно придумал что-то более утончённое.
— Идиоты! Мясники! Я разберусь, чья эта инициатива, и больше такого не повторится.
Нервно прошелся по кабинету, потом окинул меня заботливым взглядом:
— Неважно выглядите. Надо показать вас врачу.
Он и в самом деле отвел меня к врачу. Точнее, к врачам. И не думала, что здесь у них такое количество аппаратуры, включая новейшие трёхмерные томографы, электронные микроскопы и еще много чего разного неизвестного назначения. Целый медицинский институт в миниатюре.
Сначала мне разрешили принять душ. Потом взяли кучу анализов, просветили на томографе. И сделали пару уколов.
— Витамины, — пояснил сопровождавший меня Алан.
Привели в комнату без окон, с льющимся с потолка мягким зеленоватым светом. Здесь слегка пахло озоном и сосновым лесом. Посреди комнаты стояло что-то вроде прозрачного саркофага.
— Это не больно, — улыбнулся Алан, заметив страх в моих глазах. — Я вас оставлю на полчаса. А вы раздевайтесь, залезайте внутрь. Ионизированный воздух со специальными добавками. Прекрасно восстанавливает силы. Можете даже подремать.
Возражать я не стала. Если бы Алан захотел, всё бы произошло и без моего согласия. Пусть лучше думает, что я во всём готова следовать его указаниям. На аппаратуру для ментосканирования сооружение не походило. Что-то среднее между солярием и кислородной камерой — вроде тех, в которых сутками торчит одряхлевший Майкл Джексон.
Я разделась и забралась в «саркофаг». Если Алану надо, чтобы я выглядела и чувствовала себя хорошо, — в этом наши интересы совпадают.
Врач задвинул надо мной крышку. Комната опустела. И хотя не верилось, что мне удастся, я действительно задремала…
Когда открыла глаза, надо мной стоял американец:
— Полный порядок, Таня. Анализы хорошие.
Радуется, будто он мой лечащий врач.
— Одевайтесь. Идём завтракать.
Завтракали мы не в его кабинете, а в нормальной, почти уютной комнате. Если не считать решеток на окнах.
Я с аппетитом принялась за еду. Сегодня чувствовала себя куда лучше. Может, потому, что выспалась ночью. И всё воспринималось по-другому… Кем ты был, Николай? Талантливым гипнотизёром?.. Спасибо тебе. Сон, который ты навеял, был крепким и приятным…
Больше они не выдавят из меня и слезинки. И то, что вчера я собиралась перерезать вены — казалось нелепой детской слабостью.
— Не хотите еще бифштекса? Вам надо быть в хорошей форме, — сказал Алан. — Дело в том, что планы пришлось изменить. Мы связались с разработчиками «Стилета». Встреча через пять часов. В известном вам месте.
Вот как… Они знают по крайней мере один из нет-форумов, через которые мы устанавливали контакт, знают пароли и позывные. И сумели перенести встречу на три дня раньше.
Видимо, слишком масштабной была операция СОКа. И слишком неуклюжей. Скоро информация о нашем провале просочится и обязательно дойдёт до физиков. Поэтому американец так спешит. Я нужна ему прямо сейчас, работоспособной и свеженькой как огурчик. У него нет лишних дней, чтобы устраивать проверки. Алан уверен, что достаточно меня «обработал».
Вот он, мой шанс! Единственный. На который я даже не смела надеяться…
