– Говори как есть, все что знаешь. Не волнуйся, если в чем-то сомневаешься, – приободрил я девушку.
– Летом это случилось. Прошлым. В начале лета. А точнее, весной – в последние дни весны. Жена барона родила мальчика. Барон очень рад был – хоть и при наследнике уже, но сыновья лишними не бывают. Вот только жена его не обрадовалась – ходила, будто туча грозовая. И раньше змеей злобной была, а теперь будто водой святой ошпарили… ведьму… Запало мерзавке в голову, что, не будь старшего сына, Мальрок унаследует ее отпрыск. Мешать ей старший сынок начал, вот и решила избавиться от него. Когда барон брал ее в жены, с ней слуга пришел, вороватый, как все предгорцы, но терпели его – не хотелось под руку хозяйке попадаться из-за этого проходимца. Вот с помощью слуги она это и устроила. До того из замка носа не высовывала, если не на пир к соседям или другое увеселение, а тут зачастила: ни одного выхода барона со свитой не пропускала. Даже на охоту за ним ездила. А наследника своего барон с собой всюду брал, приучал к взрослой жизни, и на охоту, конечно, тоже. Вот на охоте все и случилось: пока взрослые оленем увлеклись, мальчик без присмотра остался, и… Гроза тогда сверкала, и когда его нашли, баронесса первая сказала, что молнией его ударило. Да только гроза стороной прошла и гром рядом не гремел. Да и непохоже на молнию все было – голова проломлена, одежда сажей измазана, а на теле нет ожогов. Но тогда, в суматохе, не придали этому значения, а потом уже ни к чему все стало. Ведь это слуга баронессы ударил мальчика и одежду его вымазал сажей припасенной, чтобы видимость огня была. Старый Аван говорил, что, когда с той охоты все в замок вернулись, у негодяя руки черные были. Может, и приврал – он любил это делать, а может, и нет – в той суете могли не обратить внимания. Какое кому дело до слуги чужого, если наследник при смерти? Вот так баронесса сделала свое черное дело и под подозрение не попала.
– От баб одни беды вечно, – вздохнул Арисат.
– Не все такие, как она! – тут же вскинулась Альра. – Ее никто у нас не любил – змея она скользкая, а не женщина! Если бы не договор с предгорцами, барон бы ее никогда не взял!
– Ладно тебе! Не ругайся! Прости. Никто тебя не хотел обидеть. Рассказывай: что там дальше было? – умоляюще произнес Дирбз.
Кинематограф здесь неизвестен, телевизор тоже, из развлечений только какие-то редко случающиеся балаганы с шутами, в талантах которых я сильно сомневаюсь. Неудивительно, что хороший рассказчик со свежей историей здесь на вес золота: вокруг костра уже толпа собралась, заключив нас в круг. Пусть завтра трудный день, пусть не выспятся, но послушать надо – когда еще такой случай выпадет.
А рассказывать Альра умела: голос четкий, выразительный – мельчайшие оттенки эмоций передает. Плюс декорации не подкачали: суровые мужчины, не снявшие доспехов, с разнообразными смертоубийственными штуками; закопченная стена донжона; отблески костра на лицах; собаки лежат, тоже слушают, будто люди, восхищенно вывалив языки; попугай устроился на оглобле, бормочет недовольно и постоянно потягивается, показывая, что невыносимо хочет спать и мы все ему смертельно надоели. И посреди всего этого – девушка, столь огненно-рыжая, что даже ночной мрак не может этого скрыть.
И десятки глаз, на нее уставившиеся.
Жаль, камеры нет – такие кадры пропадают.
– Вот не надо перебивать, особенно если так глуп, что не понимаешь, о чем говоришь. – Красноречиво покосившись в сторону Арисата, Альра продолжила: – Наследник тогда не умер, но и живым уже не был. Лежал бледный, без памяти и едва дышал. И сердце билось еле-еле. Лекарь сказал, что надеяться не на что – голову сильно повредило грозовым огнем. И еще сказал, что разума в наследнике не осталось больше, а раз так, то надо священника звать, чтобы оберегал тело до самого конца. Ведь все знают: где разум ослаб или нет его, там Тьме раздолье, особенно если граница неподалеку. Священники у нас свои – церковников чужих в Межгорье не слишком уважали. Последний раз, когда миссионеры имперские пожаловали, их накормили-напоили, а потом посадили раздетыми на лошадей, намазав перед тем седла липкой смолой горного можжевельника, и отогнали всю черную братию к горловине. А уж как они дальше выбирались из такой неприятности, не знаю – может, и не выбрался никто. Но хоть наших священников не очень признавали во внешнем мире, но дело свое они знали. Все понимали, что надо их приглашать, кроме барона. Но он обезумел будто – очень был привязан к мальчику. Да и тот хорошим был. Собой хорош и умен – из него бы достойный правитель вышел… – Вздохнув, Альра пояснила: – Такой приказ барона был – за один намек о священнике он свирепел. Брата своего велел закрыть в покоях и стражу приставил, когда тот пытался на своем настоять. Помалкивать все начали – побаивались его гнева. Он в голову себе вбил, что не надо делать ничего, что с умирающими проделывать полагается, – решил почему-то, что тогда сын выживет. Вместо священников лекарей и знахарей со всего Межгорья звать начал, и даже в Ортар послал за ними. Неучей и обманщиков среди них немало, но и хорошие случаются. Один из таких, осмотрев рану мальчика, открыл барону правду: не молния поразила его сына, а рука злодея. Тот будто прозрел – сразу вспомнил все несообразности, что тогда случились и которым не придал значения, потому что не о том думал. А теперь в ярость впал, узнав о глупости своей: ведь воин не последний и ран навидался – ведь без чужих слов мог понять, что произошло на самом деле. И так велика была его злость тогда, что кинжалом палец себе отрубил, чтобы болью обычной боль души заглушить. Лекарь – тот от страха бежать решил, как такое увидел, но барон ему не позволил – при себе оставил. Он любил, когда ему служили понимающие люди.
– Правильно оставил, – согласился епископ. – Видимо, это единственный лекарь был знающий, раз до него ни один не смог отличить след от удара дубинкой от следа молнии. Развелось шарлатанов…
– Да, знал он лекарское дело. Вот только не дубинкой мальчика ударили, а гирькой свинцовой на ремне. Кожей ее обшили в несколько слоев, чтобы кожу не рассекло. Это потом уже выяснилось, когда начал барон дознание производить. Гадюка его злой была, но глупой – не сумела всех следов скрыть. Начали люди вспоминать, что да как тогда происходило, и по всему вышло, что при мальчике лишь она оставалась и слуга ее – остальные оленем увлеклись. Всех тогда возле зверя видели, кроме них. Жену барон поначалу трогать не стал, а вот слугу чего жалеть – сволокли его в подвал пыточный. Там он недолго запирался – все-все рассказал. Ну тогда барон и жену следом отправил. Заковали ее в колодки по соседству с тем, что от ее слуги осталось. Она, как увидела это, так сразу умолять начала о пощаде – понимала, что отпираться бессмысленно. Не помогли ей мольбы – так и сгнила там, со слугой своим. Если вы подвал не очистили, то найдете их тела в камере – мы их хоронить не стали. Не заслужили они человеческого погребения…
