— Барону тоже с детьми не везло — жена его долго не могла наследника родить. Лишь дочки появлялись — своими невестами он почти все центральные баронства обеспечил, и даже с одним южным породнился. Других женщин брал — из простых, но тоже ничего с ними не получалось — лишь одна сына принесла. Хоть и незаконнорожденный, но барон очень рад ему был. Приближал к себе. А потом старая жена умерла при родах, но родился сын. Настоящий наследник. Барон тогда к Альрику охладел, но все равно не забыл. Говорил, что как вырастем, то стану я женой Альрику — породниться еще раз хотел с отцом. Ценил отца он. Так и росли мы с Альриком вместе. Хотя насчет замужества я его почему-то не воспринимала. Он будто брат мне был. Не было ведь у меня других братьев. И сестер не было. С баронскими мы не ровня, да и не сошлись как-то. Особенно когда барон молодую, вторую жену взял, из предгорных баронств. Та порядки начала наводить новые. У себя там, в холмах, коз пасла и дыры в единственном платье латала, а здесь хуже имперской герцогини стала: начала указывать что и как положено делать, делить всех по происхождению и чину. Глупая, и злая женщина.
И без этих эпитетов было понятно, что новую жену барона Альра недолюбливала: лицо выдало всю глубину отрицательных чувств. Вообще лицо у этой девушки будто книга открытая — на редкость выразительное. Многое и без слов можно понимать, наблюдая за гаммой стремительно меняющихся эмоций.
— От глупости ее и от злобы все случилось. Из-за нее все началось.
Сделав паузу, Альра отпила из кружки, и виновато пояснила:
— Я некоторые подробности не знаю. Так… слухи и свои догадки. Все ведь началось в ближнем кругу баронской семьи, а меня туда не особо допускали при новой жене.
— Говори как есть; все что знаешь — не волнуйся, если в чем-то сомневаешься, — приободрил я девушку.
— Летом это случилось. Прошлым. В начале лета. А точнее весной — в последние дни весны. Жена барона родила мальчика. Барон очень рад был — хоть и при наследнике уже, но сыновья лишними не бывают. Вот только жена его не обрадовалась — ходила, будто туча грозовая. И раньше змеей злобной была, а теперь будто водой святой ошпарили… ведьму… Запало мерзавке в голову, что не будь старшего сына, Мальрок унаследует ее отпрыск. Мешать ей старший сынок начал, вот и решила избавиться от него. Когда барон брал ее в жены, с ней слуга пришел, вороватый как все предгорцы, но терпели его — не хотелось под руку хозяйке попадаться из-за этого проходимца. Вот с помощью слуги она это и устроила. До того из замка нос не высовывала, если не на пир к соседям или другое увеселение, а тут зачастила: ни один выход барона со свитой не пропускала. Даже на охоты за ним ездила. А наследника своего барон с собой всюду брал, приучал к взрослой жизни, и на охоты, конечно, тоже. Вот на одной охоте все и случилось: пока взрослые оленем увлеклись, мальчик без присмотра остался, и… Гроза тогда сверкала, и когда его нашли, баронесса первая сказала, что молнией его ударило. Да только гроза стороной прошла, и гром рядом не гремел. Да и непохоже на молнию все было — голова проломлена, одежда сажей измазана, а на теле нет ожогов. Но тогда, в суматохе, не придали этому значения, а потом уже ни к чему все стало. Ведь это слуга баронессы ударил мальчика, и одежду его вымазал сажей, припасенной, чтобы видимость огня была. Старый Аван говорит, что когда с той охоты все в замок вернулись, у негодяя руки черные были. Может и приврал — он любил это делать, а может и нет — в той суете могли не обратить внимания. Какое кому дело до слуги чужого, если наследник при смерти? Вот так баронесса сделала свое черное дело, и под подозрение не попала.
— От баб одни беды вечно, — вздохнул Арисат.
— Не все такие как она! — тут же вскинулась Альра. — Ее никто у нас не любил — змея она скользкая, а не женщина! Если бы не договор с предгорцами, барон бы ее никогда не взял!
— Ладно тебе! Не ругайся! Прости. Никто тебя не хотел обидеть. Рассказывай: что там дальше было, — умоляюще произнес Дирбз.
Кинематограф здесь неизвестен, телевизор тоже, из развлечений только какие-то редко случающиеся балаганы с шутами, в талантах которых я сильно сомневаюсь. Неудивительно, что хороший рассказчик со свежей историей здесь на вес золота: вокруг костра уже толпа собралась, заключив нас в круг. Пусть завтра трудный день, пусть не выспятся, но послушать надо — когда еще такой случай выпадет.
А рассказывать Альра умела: голос четкий, выразительный — мельчайшие оттенки эмоций передает. Плюс декорации не подкачали: суровые мужчины не снявшие доспехи, с разнообразными смертоубийственными штуками; закопченная стена донжона; отблески костра на лицах; собаки лежат, тоже слушают будто люди, восхищенно вывалив языки; попугай устроился на оглобле, бормочет недовольно и постоянно потягивается, показывая, что смертельно хочет спать, и мы все ему смертельно надоели. И посреди всего этого девушка, столь огненно-рыжая, что даже ночной мрак не может это скрыть.
И десятки глаз, на нее уставившиеся.
Жаль камеры нет — такие кадры пропадают.
— Вот не надо перебивать, особенно если так глуп, что не понимаешь о чем говоришь, — красноречиво покосившись в сторону Арисата, Альра продолжила: — Наследник тогда не умер, но и живым уже не был. Лежал бледный, без памяти, и едва дышал. И сердце билось еле-еле. Лекарь сказал, что надеяться не на что — голову сильно повредило грозовым огнем. И еще сказал, что разума в наследнике не осталось больше, а раз так, то надо священника звать, чтобы оберегал тело до самого конца. Ведь все знают: где разум ослаб, или нет его, там Тьме раздолье, особенно если граница неподалеку. Священники у нас свои — церковников чужих в Межгорье не слишком уважали. Последний раз, когда миссионеры имперские пожаловали, их накормили-напоили, а потом посадили раздетыми на лошадей, намазав перед тем седла липкой смолой горного можжевельника, и отогнали всю черную братию к горловине. А уж как они дальше выбирались из такой неприятности, не знаю — может и не выбрался никто. Но хоть наших священников не очень признавали во внешнем мире, но дело свое они знали. Все понимали, что надо их приглашать, кроме барона. Но он обезумел будто — очень был привязан к мальчику. Да и тот хорошим был. Собой хорош, и умен — из него бы достойный правитель вышел, — вздохнув, Альра пояснила: — Такой приказ барона был — за один намек о священнике он свирепел. Брата своего велел закрыть в покоях, и стражу приставил, когда тот пытался на своем настоять. Помалкивать все начали — побаивались его гнева. Он в голову себе вбил, что не надо делать ничего, что с умирающими проделывать полагается — решил почему-то, что тогда сын выживет. Вместо священников лекарей и знахарей со всего Межгорья звать начал, и даже в Ортар послал за ними. Неучей и обманщиков среди них немало, но и хорошие случаются. Один из таких, осмотрев рану мальчика, открыл барону правду: не молния поразила его сына, а рука злодея. Тот будто прозрел — сразу вспомнил все несообразности, что тогда случились, и которым не придал значения, потому что не о том думал. А теперь в ярость впал, узнав о глупости своей: ведь воин не последний, и ран навидался — ведь без чужих слов мог понять, что произошло на самом деле. И так велика была его злость тогда, что кинжалом палец себе отрубил, чтобы болью обычной боль души заглушить. Лекарь тот от страха бежать решил, как такое увидел, но барон ему не позволил — при себе оставил. Он любил, когда ему служили понимающие люди.
