Ознакомительная версия.
– Так что видишь, – сказал он, – я такой же маска, как и тот, который убил твоих родных. Я такой же, как Маркус. На самом деле даже хуже, потому что те люди считают, что убивать – это их долг. А я думаю иначе, но все же сделал это.
– Пророки не предоставили тебе выбора. Ты не мог найти Аквиллу до конца Испытания, и если бы не сражался, ты бы умер.
– Значит, я должен был умереть.
– Нэн всегда говорила, что надежда длится столько же, сколько жизнь. Если бы ты отказался выполнять приказ, твои люди умерли бы немедленно – от рук Пророков или от взвода Аквиллы. Не забывай. Она выбрала жизнь для себя и своих людей. И так и эдак ты винил бы себя. И так и эдак люди, за которых ты переживаешь, пострадали бы.
– Не имеет значения.
– Нет, имеет. Конечно же имеет. Потому что ты – не зло. – Это мысль была словно откровение и так меня ошеломила, что захотелось, чтобы и он тоже это понял. – Ты не такой, как все. Ты убивал ради спасения. Для тебя другие на первом месте. Ты не такой… не такой, как я.
Я не могла заставить себя смотреть на Витуриуса.
– В день облавы я убежала. – Слова лились из меня как река, слишком долго сдерживаемая плотиной. – Дедушку и бабушку убили. Маска схватил моего брата. Дарин велел мне бежать, хотя нуждался во мне. Я должна была помочь ему, но не смогла. Нет.
Я уперлась кулаками в бедра.
– Я не помогла. Я предпочла сбежать, как трусиха. Все еще не могу этого осознать. Я должна была остаться, даже если это означало смерть.
От стыда я опустила глаза. Элиас взял меня за подбородок и поднял лицо вверх. Запах чистоты окружил меня.
– Как ты сама сказала, Лайя, – он заставил посмотреть ему в глаза, – в жизни должна быть надежда. Если бы ты не сбежала, то погибла бы. И Дарин тоже.
Он убрал руку и снова сел.
– Маски не любят, когда им бросают вызов. Он заставил бы тебя заплатить за это.
– Это не важно.
На губах Витуриуса появилась острая как нож улыбка.
– Взгляни на нас, – сказал он. – Рабыня и маска убеждают друг друга, что они не зло. У Пророков есть чувство юмора, не так ли?
Я обхватила рукоять кинжала, который дал мне Витуриус, и горячий гнев затопил меня. Гнев на Пророков – за то, что позволили думать, что меня ведут на допрос; на Коменданта – за то, что обрекла собственного ребенка на мучительную смерть; на Блэклиф – за то, что воспитал этого ребенка как убийцу; на родителей – за то, что умерли; на брата – за то, что пошел в ученики к меченосцу; на Мэйзена – за его требования и секреты; на Империю и ее полный и беспощадный контроль над нашими жизнями.
Мне хотелось бросить вызов им всем – Империи, Коменданту, Ополчению. Я подумала, откуда исходит это желание, и мой браслет внезапно стал горячим. Возможно, мне досталось от матери больше, чем я думала.
– Может, нам не обязательно быть рабыней и маской, – я уронила кинжал. – Может, сегодня ночью мы будем просто Лайей и Элиасом?
Осмелев, я коснулась и потянула за край его маски, которая никогда не являлась частью его самого. Она сопротивлялась, но сейчас мне хотелось снять ее. Хотелось видеть лицо юноши, с которым говорила всю ночь, а не маску, каким я его всегда считала. Поэтому я дернула сильнее, и маска с шипением упала мне в руки. Обратная сторона маски была сплошь покрыта острыми шипами, влажными от крови. Татуировка на шее Витуриуса блестела от дюжины крошечных ран.
– Прости, – вымолвила я. – Я не знала…
Элиас посмотрел мне в глаза, и в его взгляде появилось нечто неясное, вспышка эмоций, окатившая мою кожу жаркой волной.
– Я рад, что ты сняла ее.
Мне бы стоило отвести взгляд, но я не могла. Его глаза ничуть не походили на материнские. Ее – напоминали осколки битого серого стекла, но глаза Элиаса в обрамлении темных ресниц имели более глубокий насыщенный оттенок грозового облака. Они притягивали, гипнотизировали, отказывались отпустить. Я подняла руку и неуверенно коснулась пальцами его щеки. Почувствовала под ладонью грубую щетину.
Перед глазами мелькнуло лицо Кинана, но тотчас исчезло. Он не здесь, он – далеко, полностью посвящен Ополчению. А Элиас рядом, предо мной, теплый, красивый, надломленный.
Он – меченосец. Маска.
Но не здесь. Не сегодня, не в этой комнате. Сейчас он просто Элиас, а я просто Лайя, и мы оба тонем во взглядах друг друга.
– Лайя, – в его голосе, в его глазах чувствовалась мольба. Что это значило? Он хотел, чтобы я отошла? Он хотел, чтобы я подошла ближе?
Я привстала на цыпочки, и в то же время он наклонил лицо. Его губы оказались мягкими, мягче, чем я представляла, но были горьки от отчаяния. Поцелуй говорил. Просил. Позволь мне забыть, забыть, забыть.
Плащ соскользнул с моих плеч, и я прильнула к нему. Он прижал меня к груди, гладя по спине, бедрам, прижимая крепче и крепче. Я выгнулась навстречу ему, наслаждаясь его силой, огнем, этой странной алхимией между нами, что сплетала нас, сжигала, растворяла нас друг в друге. Затем он отпрянул, держа руки перед собой.
– Прости, – сказал он. – Прости. Я не хотел. Я – маска, а ты – рабыня, и я не должен был…
– Все нормально. – Мои губы горели. – Я сама все начала.
Мы смотрели друг на друга, и он выглядел таким смущенным, так злился на себя, что я не сдержала улыбку. Печаль, смущение, желание пронзили меня. Он поднял плащ с пола и подал мне, пряча глаза.
– Сядешь? – спросила я неуверенно, снова укутываясь в плащ. – Завтра я снова стану рабыней, а ты будешь маской, и мы сможем ненавидеть друг друга, как и нам и положено. Но сейчас…
Он присел рядом со мной, предусмотрительно оставив между нами расстояние. Эта алхимия искушала, манила, жгла. Но он крепко сжал челюсти, сцепил руки, словно удерживая сам себя. Неохотно я отодвинулась еще на несколько дюймов.
– Расскажи мне еще что-нибудь, – попросила я. – На что это похоже – быть пятикурсником? Был ли ты счастлив, когда покинул Блэклиф?
Элиас немного расслабился, и я уговорила его поделиться воспоминаниями, обращаясь с ним так же, как Поуп, бывало, обращался с испуганными пациентами. Ночь прошла, наполненная его историями о Блэклифе и Кочевниках и моими – о Квартале книжников и пациентах Поупа. Мы больше не упоминали облаву и Испытания. Мы не говорили о поцелуе и искрах, что до сих пор танцевали между нами. Я и не заметила, как небо начало бледнеть.
– Рассвет, – сказал он. – Пора начинать ненавидеть друг друга снова.
Витуриус надел маску, и как только она припала к нему, его лицо стало бесстрастным. Затем он помог мне подняться. Я посмотрела на наши руки – переплетенные пальцы, его мускулистое предплечье, мое тонкое запястье. Ощутила тепло наших прикосновений. Это казалось чем-то значительным: моя рука в его ладони. Я взглянула ему в лицо, удивляясь, как он близко, какой огонь полыхает в его глазах, как горит в них жизнь, и мое сердце забилось быстрее. Но затем он отпустил мою руку и шагнул в сторону.
Ознакомительная версия.
