Ознакомительная версия.
Но машина? Зачем её понесло на четвёртую трассу? Скорее всего, для отвода глаз. Где-то в городе разгрузилась и ушла налегке…
Или нет! Не так всё было, не так! Мне же не от дядьки с улицы, мне от дорогого соратника Эйнера надо людей спрятать! Как явится цергард Эйнер в отделение полиции лично, как предъявит фотографию: сидят у вас такие, или не сидят? Тут ему восхищённые дежурные всё секреты и вывалят, ещё сами до двери проводят и ключиком отопрут. Потому что изоляторы рассчитаны, самое большее, на тридцать мест. И даже если понасажено на эти тридцать мест шестьдесят человек, всё равно, любой сотрудник отдела, по инструкции, самим же Кузаром сочинённой, обязан знать каждого в лицо. И скрывать информацию от Верховного цергарда никому из них в голову не придёт, и Кузар такого приказа простым полицейским не отдаст. Равно как и персоналу в дурдоме. И охране в уголовной тюрьме.
Нет, надо подбирать другое место… Лагерь — вот что мне подойдёт. Тьма народу, состав меняется чуть не каждый день: одни прибывают, другие мрут. На лица никто не смотрит — номерами обходятся… Так, ну-ка проверим…»
Цергард Эйнер включил ночную лампу, тихо, стараясь не разбудить «квартирантов» прокрался в домашний кабинет. Собрал разложенные по всему столу листки, вернулся в спальню. И снова раскидал их, теперь уже по кровати, а сам уселся на подушку, только там и осталось свободное от бумаг пространство.
Это были донесения. В течение восьми дней его агенты недоступно следовали за цергардом Кузаром, фиксировали все его перемещения вне штаба. Но слежка, на первый взгляд, большой пользы не принесла. Разъезжал Кузар много, впрочем, не больше обычного: инспектировал вверенные ему учреждения, посещал учебные заведения, выступал с речами на общественных мероприятиях — рутина власти. Системы в его маршрутах не прослеживалось. Повторные, даже многократные посещения случались часто. К примеру, любил, оказывается, Верховный заглянуть на часок в публичный дом по улице Победоносной — 88. В соседний отдел полиции тоже заезжал не раз, видно, по пути, чтобы время не терять. Три раза был на консервной фабрике — пайка, что ли, не хватает мужику? Или наоборот, борется самолично с расхитителями народного добра?… Но это всё забавные мелочи, а с лагерями у нас что?
Ну, так и есть! Гражданский исправительный лагерь № 2-АР-У. За восемь дней пять посещений. И расположено это общественно-полезное заведение как раз по четвёртой трассе!..
Ах ты, чёрт! На радостях повернулся слишком резко, задел шнур ночника. Лампа, опрокинувшись, свалилась с тумбочки. На шум вышел Гвейран, заспанный и встрёпанный, новая форменная куртка накинута на голые плечи. Поставил светильник на место, спросил сердито:
— Ты чего не спишь? Ночь на дворе, а он в бумагах зарылся! Ложись сейчас же, безобразие какое!
— Разве могу я спокойно спать, пока твои соплеменники томятся в кузаровых застенках? — с упрёком спросил цергард, складывая листы в стопочку.
— Можешь! — отрезал пришелец. — От твоих ночных бдений им ни жарко, ни холодно. А на тебя уже смотреть тошно — зелёный как покойник! Не цергард Федерации — тень отца Гамлета!
— Чья тень? — живо заинтересовался Эйнер, радуясь возможности сменить тему. С одной стороны, ему было приятно: ругают, значит, заботятся. С другой — лучше бы всё-таки не ругали.
— Есть такая грустная история. Завтра расскажу, — пообещал Гвейран, поправляя одеяло, — а теперь спи… — хотел уйти к себе, но обернулся с порога, — или посидеть с тобой?
Если честно, Эйнеру очень даже хотелось, чтобы с ним посидели: когда носитель высшего разума рядом, ночных кошмаров можно не опасаться. Вчера, после долгого перерыва, ему снова приснилась мёртвая Акти, и утром на подушке оказалась кровь — прокусил губу во сне. Теперь было страшно засыпать. Но лишний раз утруждать Гвейрана — неловко. Нельзя всю жизнь рассчитывать на пришельцев, надо уметь самому справляться со страхами.
…Не справился. Проснулся от грохота падающей стены, в сотый, может, и в тысячный уже раз похоронившей под своими обломками его любимую — и понял, что не стена это вовсе громыхала, а снова окаянная лампа. На этот раз он сбил её ногой, да так, что отлетела к стене, абажур отвалился от основания. Пришелец и адъютант принесись оба, перепуганные.
— Что случилось? — выпалил Тапри, позабыв все положенные церемонии.
— Ой, да ничего страшного, — пришлось приложить усилия, чтобы голос не слишком дрожал, — просто лампу опять задел. Ногой. Стояла плохо. Знаешь, ты её завтра выброси, а на складе возьми настенный светильник…
Тапри энергично закивал:
— Будет исполнено, господин Верховный цергард! — объяснения его вполне удовлетворили. Он и сам часто спал беспокойно, в ранней юности иногда даже ходил во сне. Хорошо ещё, что не разговаривал, иначе непременно отчислили бы из разведывательного училища.
А Гвейрану не нужно было ничего объяснять. Он развернул агарда за плечи и выставил из комнаты. Согнав хозяина, перестелил постель по-человечески. Уложил, укрыл синим казарменным одеялом, и, прежде чем погасить верхний свет, пристально посмотрел в глаза:
— Спи. Ничего плохого тебе больше не приснится, будь уверен.
И не приснилось — «высший космический разум» промашек не давал. Кошмар наступил наяву.
В собственной постели, очень мирно, совсем не по-офицерски скончался в ту ночь Верховный цергард Сварна.
Пухлый, сентиментальный и изнеженный, лицу постороннему он мог показаться этаким безобидным толстячком, общим любимцем, годным на то лишь, чтобы произносить красивые речи перед народом. Но это была иллюзия. Человеку слабому власть в руках долго не удержать, особенно в Арингораде. Ничем, кроме внешности, не отличался от своих Верховных соратников цергард Сварна. Был он столь же умён и хитёр, беспринципен и жесток в тех вопросах, что не затрагивали личных его чувств. И врагов имел ничуть не меньше остальных. Опасных врагов.
Но видят добрые Создатели и Матерь их Вдовица: никто из них не приложил руки к его кончине! Может, и не прочь были бы, но всё произошло самым естественным образом. Просто остановилось заплывшее жиром сердце. Но попробуйте, докажите это болотному выродку Эйнеру Рег-ату, который смотрит на вас, собравшихся у смертного одра старого боевого товарища, страшными, полными нечеловеческой ненависти глазами прирождённого убийцы и шепчет белыми губами: КТО?! Тихо, чтобы не услышали посторонние: заплаканные офицеры почётного караула, заплаканные репортеры с телевидения, рыдающие в голос представители народа — КТО?!!
Все помнят, как хоронил он отца. Явился с опозданием чуть не на час — при этом даже не попытался оправдаться, сославшись на дорожные обстоятельства. Наоборот, был демонстративно неспешен. Каким прибыл с передовой — немытым, провонявшим порохом и гарью, в полевой форме и сапогах, заляпанных тиной — таким и ввалился в зал Церемоний. Стоял, небрежно прислонившись к стене, в стороне от скорбящих, всем своим видом выражая: «тут для меня ничего интересного нет». Ни слезинки не уронил на траурное серое покрывало, милосердно скрывавшее от людских глаз растерзанные останки Верховного цергарда Регана. Наверняка, сын тогда уже подозревал, что не случайной была гибель отца, и не вражеский фугас тому виной. Только его это не волновало, по крайней мере, внешне. Операторы кинохроники старались, чтобы он не попадал в кадр, так не вязался со словами о всенародном отчаянии его скучающе-равнодушный вид.
Ознакомительная версия.
